Шрифт:
И она вышла, захлопнувши с гневом дверь.
Севский опять упал на диван, изнеможенный, больной, и с ним начались припадки женской истерики.
Ему необходимо было быть у Мензбира. Но как?
Наконец он вспомнил, что жена его дяди любит его, что она несколько раз вызывала его на откровенность.
Он был горд для откровенности.
Но он был влюблен.
И впервые, может быть, человеческое достоинство и гордость принесены им в жертву.
– Но... лгать, лгать, боже мой!
– продолжал он вставая, - но вечно лгать.
– И сметь еще любить?
– прибавил он с негодованием на себя. Но он запечатал письмо и спросил одеваться.
А ведь точно любовь - хула в душе раба!
– ---
По очень большой, но неприятно голой желтой зале одного дома на Песках {13} расхаживал маленькими, скорыми шагами старик лет 60, небольшого росту, седой, с быстрыми, беспрестанно бегавшими глазами... Старик был по-домашнему, в шелковом халате, сшитом сюртуком. Он беспрестанно поправлял свечи, расставленные по всем маленьким столикам залы и обливавшие ее желтизну особенным, отвратительным светом. Старик то раскладывал мелки на четырех приготовленных столах для карт, то заглядывал своими маленькими беглыми глазами в полуотворенные двери передней, то поправлял пюпитр для скрипки, поставленный подле прекрасного виртовского рояля. Какое-то лихорадочное беспокойство просвечивалось в его непреодолимой заботливости.
– Анна, Анна!
– закричал он в двери, которые вели в другую комнату.
На крик его явилась малорослая Женщина лет 30, настоящий, неподдельный тип чухонки {14} или ведки, {15} ибо, как все чухонки, она обижалась своим чухонским происхождением. Что-то гнусно-наглое было в ее лице, довольно, впрочем, красивом.
– Анна, - повторил старик, - что же не выдет Лидка? пора, уж десять часов.
– А мой пошем знайт? твой Лида, а не мой, - грубо сказала чухонка, захлопнув дверь ему под нос.
Старик с досадою топнул ногой.
– Пора мне с ней разделаться, проклятою, - проворчал он сквозь зубы, да и надоела уж, право.
Он опять начал ходить из угла в угол, поглядывая по временам в окно.
– Лида, - вскричал он, - Лида, а Лида?
– Что вы, папенька?
– послышался серебряный голос.
– Пора, матушка, скоро наедут.
– Сейчас, дайте мне застегнуть спензер. {16}
И через минуту дверь другой комнаты отворилась, и оттуда выпорхнула девочка лет пятнадцати, маленькая, как кукла, вся - выточенная, как кукла, но выточенная великим художником.
Она была мала - мала до той уродливости, которая есть высшая красота и малейший шаг за которую дальше будет безобразием. Ее мягкие светло-каштановые волосы, тонкие и длинные, падали довольно небрежно на щеки, нежные до болезненности; глаза ее, темно-голубые до того, что их с первого взгляда не различили бы вы с черными, облиты были преждевременной, опередившей года сладострастной влагою, и она опускала их так стыдливо-лукаво, так боязливо-смело... Бюст ее был совершенно античный; все тело ее, молодое и упругое, способно было гнуться и извиваться по-змеиному, и когда она села, небрежная поза ее дышала невыразимо обаятельным сладострастием; правая нога, выставившаяся из-под платья, была мала и вместе высока в подъеме, и это одно, что перешло в ней восточного от ее матери, гречанки по происхождению. Одета она была прекрасно, но фантастически-театрально: белое платье, короче обыкновенных модных, черный бархатный спензер, венок на голове и прекрасные, почти до плеча голые руки! Это была, казалось, театральная гитана. {17}
– Папенька, - начала она, смотря на отца очень выразительно, - ваш барон мне надоел... Долго ли он еще будет к нам ездить?
Старик не отвечал.
– Я вас спрашиваю, - повторила она со смехом, - долго ли будет ездить барон?
– Ты глупа, - с сердцем сказал старик.
– Я вам говорю, что он мне надоел, - вскричала она с нетерпеливою досадою ребенка...
– Он настоящая сова.
– Да вот так для тебя и прогоню я его сейчас, - проворчал старик.
– Он мне говорит любезности!
– Ну так что ж?
– Знаете ли, что он мне сказал вчера?
– Ну!..
– и старик, заложив руки за спину, вопросительно глядел на дочь.
– Угадайте...
– сказала она с веселым хохотом.
– Да ну же.
– Он уговаривал меня бежать с ним. С ним!
И девочка хохотала.
Старик заходил по комнате быстрее прежнего.
– Ну что ж?
– сказал он с величайшим спокойствием, остановясь опять перед нею.
– Он богат... играет скупо - так не скуп будет на другое. Не мытьем, так катаньем!
– Фуй!
– сказала девочка и, сделавши презрительную мину, порхнула к роялю и запела чистым, хотя немного детским голосом какой-то романс.
– Ой ты!
– сказал отец, - все вздор в голове. Ведь я разведал про Севского-то: ничего нет за душою.
– Он хорошенький, - сказала Лидия, прерывая романс и закинув назад головку.
Двери передней отворились. Вошли уже известные читателю Сапогов и его спутник, которого звал он Антошею. Антоша, впрочем, был во фраке, довольно чистом, хотя, кажется, сшитом не по нем. Лица Сапогова и Антоши раскраснелись от чего-то и черты последнего дышали отвратительным беспутством.