Шрифт:
Подошел официант
– Как же вы думаете?
– спросил он.
– Я никогда не донес бы на него сам,- сказал я, стремясь оправдать перед самим собой то, что я сделал.- Но я иностранец, а это ваша война, и вам решать.
– Но вы-то с нами!
– Всецело и навсегда. Но это не означает, что я могу доносить на старых друзей.
– Ну, а я?
– Это совсем другое дело.
Я понимал, что все это так, и ничего другого не оставалось сказать ему, но я предпочел бы ничего об этом не слышать.
Моя любознательность насчет того, как ведут себя люди в подобных случаях, была давно и прискорбно удовлетворена. Я повернулся к Джону и не смотрел на стол, за которым сидел Луис Дельгадо. Я знал, что он более года был летчиком у фашистов, а здесь он оказался в форме республиканской армии, в компании трех молодых республиканских летчиков последнего набора, проходившего обучение во Франции.
Никто из этих юнцов не мог знать его, и он, может быть, явился сюда, чтобы угнать самолет или еще как-нибудь навредить. Но зачем бы его сюда ни принесло, глупо было ему показываться у Чикоте.
– Как себя чувствуете, Джон?
– спросил я.
– Чувствую хорошо,- сказал он.- Хороший напиток, о'кей. От него я немножко пьян. Но это хорошо от шума в голове.
Подошел официант. Он был очень взволнован.
– Я сообщил о нем,- сказал он.
– Ну что ж,- сказал я.- Значит, теперь для вас все ясно.
– Да,- сказал он с достоинством.- Я на него донес. Они уже выехали арестовать его.
– Пойдем,- сказал я Джону.- Тут будет неспокойно.
– Тогда лучше уйти,- сказал Джон.- Всегда и всюду беспокойно, хоть и стараешься уйти. Сколько я должен?
– Так вы не останетесь?
– спросил официант
– Нет.
– Но вы же дали мне номер телефона...
– Ну что ж. Побудешь в вашем городе, узнаешь кучу всяких телефонов.
– Но ведь это был мой долг.
– Конечно. А то как же. Долг - великое дело.
– А теперь?
– Теперь вы этим гордитесь, не правда ли? Может быть, и еще будете гордиться. Может быть, вам это понравится.
– Вы забыли сверток,- сказал официант. Он подал мне мясо, завернутое в бумагу от бандеролей журнала "Шпора", кипы которого громоздились на горы других журналов в одной из комнат посольства.
– Я вас понимаю,- сказал я официанту.- Хорошо понимаю.
– Он был нашим давним клиентом, и хорошим клиентом. И я еще ни разу ни на кого не доносил. Я донес не ради удовольствия.
– И я бы на вашем месте не старался быть ни циничным, ни грубым. Скажите ему, что донес я. Он, должно быть, и так ненавидит меня, как политического противника. Ему было бы тяжело узнать, что это сделали вы.
– Нет. Каждый должен отвечать за себя. Но вы-то понимаете?
– Да,- сказал я. Потом солгал: - Понимаю и одобряю.
На войне очень часто приходится лгать, и, если солгать необходимо, надо это делать быстро и как можно лучше.
Мы пожали друг другу руки, и я вышел вместе с Джоном. Я оглянулся на столик Дельгадо. Перед ним стояли джин с хинной, и все за столом смеялись его словам. У него было очень веселое смуглое лицо и глаза стрелка, и мне интересно было, за кого он себя выдавал.
Все-таки глупо было показываться у Чикоте. Но это было как раз то, чем он мог похвастать, возвратись к своим.
Когда мы вышли и свернули вверх по улице, к подъезду Чикоте подъехала большая машина, и из нее выскочили восемь человек. Шестеро с автоматами стали по обеим сторонам двери. Двое в штатском вошли в бар. Один из приехавших спросил у нас документы, и, когда я сказал: "Иностранцы",- он сказал, что все в порядке и чтобы мы проходили дальше.
Выше по Гран-Виа под ногами было много свежеразбитого стекла на тротуарах и много щебня из свежих пробоин. В воздухе еще не рассеялся дым, а на улице пахло взрывчаткой и дробленым гранитом.
– Вы где будете обедать?
– спросил Джон.
– У меня есть мясо на всех, а приготовить можно у меня в номере.
– Я поджарю,- сказал Джон.- Я хороший повар. Помню, раз я готовил на корабле...
– Боюсь, оно очень жесткое,- сказал я.- Только что закололи.
– Ничего,- сказал Джон.- На войне не бывает жесткого мяса.
В темноте мимо нас сновало много народу, спешившего домой из кинотеатров, где они пережидали обстрел.
– Почему этот фашист пришел в бар, где его знают?