– Я споткнулась, - сказала Дебби, - и все охватила тьма.

– Ты ударилась головой, - прогнусавил Эдвард.

– Нет, - хнычущим голосом ответила Дебби.
– Стало темно, и я была нигде. Все было черно, черно, черно, без дна и крыши и ничего вокруг, только чернота, а затем я почувствовала резкий толчок, и во тьме все сразу зажглись большие огни. Миллионы и миллионы, как звезды, только большие и горящие.

Леверетти внезапно вздохнул и хотел было подойти к Дебби поближе, но не стал протискиваться сквозь плотную группу ребятишек.

– И тогда чернота...
– подгонял голос Эдварда.

– И тогда чернота сгинула, и я падала, падала и очутилась среди цветов.

– И они были величиной с твою голову, - пропищала Хеппи.

– И они были величиной с мою голову и такие высокие, что доставали мне до плеча. Почва была рыхлой, и я испачкала все платье, - сказала Дебби.
– И тогда я увидела леди.

– Почти голую, - прошептал Эдвард со стыдливым удовлетворением.

– Почти голую, - сказала Дебби.
– Только здесь полоска материи...

Она коротко провела рукой на уровне груди.

– ...и немного побольше здесь.

Рука прошла поперек бедер.

– Она помогла мне подняться, и пальцы ее на кончиках были алые, и она улыбалась губами, красными, как кровь. Она сказала: "Боже, дитя мое! Как это ты очутилась среди моих цветов?"

– Но я ничего не могла ей ответить. Я была напугана, потому что не видела никакого места, откуда я могла бы сюда попасть - вокруг только помятые мною цветы.

– Потом она отвела меня в свой дом.

– Дом!
– шепот прошелестел по ватаге, как пламя.
– Дом!

– Я смотрела на дом, - Дебби тоже почти шептала, - и я могла видеть сквозь стены.

– Стены!
– прошептали дети.

– Стекло, - тяжелый голос Леверетти заставил всех вздрогнуть, и блуждающий взгляд Дебби метнулся к говорящему.

– Но они не были толстыми, полосатыми и мутными, как наши стекла. Они были тонкие, прозрачные и чистые.

– Существует такое стекло, какого вы и не видывали, вы, маленькие провинциалы. Не судите весь мир по одной вашей колонии и по задворкам ваших ферм.

– Да, - вздохнула Дебби, - может быть, это было стекло.

Она пристально посмотрела в несчастное лицо Леверетти и ощутила, как сжалось ее сердце. Он верит?

– Продолжай, Дебби!
– маленькая Хеппи нетерпеливо переминалась с ноги на ногу.
– Продолжай. Стены.

– Да, стены, - Дебби снова вошла в наезженную колею рассказа.
– Я могла видеть сквозь стены. Леди провела меня внутрь в странную-престранную комнату, полную странных-престранных вещей, и все время говорила про "место" и "маскарад" и "отлично"! Она думала, что я спустилась с холмов, где были другие, как я.

– И она сказала: "Тебе надо умыться" и ввела меня в комнату, где стены были ярких-преярких цветов, а потом провела в комнату поменьше.

По ватаге пробежала дрожь восхищения.

– И стены...
– подсказывали дети.

– И стены были гладкие и твердые, и блестящие, как тарелка, и кругом были изображения странных рыб и птиц. И комната тоже была полна странных вещей.

– Тогда леди повернула что-то в стене, и из стены полилась вода и наливалась в странную длинную вещь, вроде корыта, но такую большую, что можно было в нее лечь, и тоже гладкую, твердую, блестящую, как китайские чашки. Вода искрилась и пузырилась, я попробовала ее рукой, и она оказалась горячая.

Зачарованная ребятня с открытыми ртами слушала Дебби.

– Потом она повернула еще что-то и сделала воду прохладней. Она бросила в воду странный порошок, и вода зашипела и запенилась, и покрылась миллионами ароматных пузырьков, и в каждом была радуга.

– И все время она говорила, как странно быть чужаком в Забыла-Как-Называется, что каждый день у нее какие-то новые сюрпризы, но что я - самый удивительный из них.

– Потом она сказала: "Давай забирайся и избавься от грязи. Я поищу тебе что-нибудь надеть, пока не почистим твою одежду".

– Я искупалась, как-будто в теплом облаке, но вокруг плеч была прохлада, и я вытерлась полотенцем такой же длины, как я сама, и толстым, как одеяло. Потом леди принесла мне одежду - всю из золота и шелка - она была мне велика - и забрала мои грязные вещи в другую комнату. Она открыла маленькую дверцу в стене и бросила туда мою одежду, вещь за вещью, и смеялась, и спрашивала: "Настоящие, подлинные, неужели они подлинные?"

– Она сказала "Хочешь есть?", и я набралась смелости и сказала "Да". И она взяла какую-то веревку и воткнула в стену, и взяла два ломтика хлеба, белого и мягкого, как снег, и положила их в выемки в блестящей коробке. Я почуяла запах гренок, и вдруг хлеб выпрыгнул из коробки сам, и он был коричневый и хрустящий, и горячий. Но там не было ни огня, ни пламени.