Дядька стоял за дверью и слышал разговор.

Было еще светло, когда они въехали в сретенский переулок. Замечательное это время — начало лета. Солнце не торопится покидать город, к вечеру оно становится ласковее, и улицы, залитые его зыбким светом, таят в себе ожидание замечательных встреч. В такое время хочется увидеть женщину, о которой мечтал всю жизнь. Она обязательно должна появиться из глубины переулка, из надвигающихся сумерек и переплетения теней. Нежным становится город. Нежным и таинственным.

Юрий вылез из машины, посмотрел на перспективу переулка. Посмотрел, но никого не увидел в мерцающем мареве вечера.

Носков закрыл машину, и они вошли во двор. В прекрасный московский двор, каких уже мало осталось в городе. Он зарос акацией, лопухи прижимались к щербатым стенам домов, поросших у основания мхом.

На третьем этаже, прямо из стены, выбилось какое-то храброе деревцо, оно искривилось, пробираясь к свету, и листья его тихо раскачивал ветерок.

— Это наше дерево, — сказал Николай, — выросло вопреки всему прямо в стене. Мы его с Мишкой бережем.

Подъезд был прохладным и гулким, вытертые обитые ступени вызывали ассоциации с развалинами древних городов.

На третьем этаже Носков открыл ключом дверь.

— Это моя мастерская. А теперь и квартира. Я с женой развелся.

В коридоре было три двери. На двух висели мольберты, на третьей — старый фотоаппарат с медным кольцом вокруг объектива. Именно эта дверь открылась, и вышел высокий человек с аккуратно подстриженной бородкой.

— Привет, Елец, — улыбнулся он.

Юрий, не узнавая, глядел на него, весь напрягшись, готовый немедленно послать в атаку послушное тело.

— Ты чего, Юра? Не узнаешь?

Можно изменить внешность, но голос…

— Мишка!

Они обнялись.

Потом Ельцов часто будет вспоминать тот вечер. Комнату странную, в которой перемешалось время. Ощущение это создавала невесть где набранная мебель. Буфет, сработанный под раковину, типичный модерн начала века. Платяной шкаф, простой и незатейливый, напоминал о революционном аскетизме. Дубовый стол и стулья с резными спинками, явный трофей, вывезенный из побежденной Германии. Бамбуковые этажерки — привет из пятидесятых, а кривая книжная полка напоминала о хрущевских новшествах. Под потолком висела старая люстра под китайский фонарь, над тахтой — бронзовое массивное бра.

— Всю эту красоту по помойкам собрали. Народ на польские да немецкие гарнитуры бросился, а мы восстановили. Вон, даже ковер в порядок привели, — пояснил Николай, умело накрывающий на стол.

Все стены в комнате были увешаны прекрасными фотографиями с видами старой Москвы. Юра внимательно рассмотрел их. Работы неплохие. Три из них были просто прекрасными.

— Хорошие работы, — сказал он.

— Нравится? — спросил Мишка.

— Да. Кто автор?

— Я.

— Ну ты даешь.

— А он теперь фотохудожник. Вполне официальный человек, — вставил Носков.

— Как же…? — начал Ельцов.

— В этом деле без полбанки не разберешься, — засмеялся Мишка, — давайте к столу.

И начался разговор. Нервный, рвущийся.

Юра позвонил дядьке, успокоил его, и они просидели за столом до рассвета.

— Нам нужен выход на Ястреба, — подытожил разговор Юра.

— Что тебе Петро перед откидкой сказал? — поинтересовался Мишка. — Давал маляву, называл имя?

— Маляву не давал, а человека назвал.

— Кого?

— Витю Золотого.

— Солидный человек. Не ссученый, мы с ним кенты. Петро как сказал? Повтори дословно.

— Сказал: «Иди, Юрок. Ты срок отмотал, как настоящий бродяга. На воле тебе есть с кого получить, но один не лезь. Я маляву отправил Вите Золотому. Он мой кент и вор честный, если что, он тебе поможет, тем более что ты кореш моего брата Махаона».

— Видишь, — сказал с гордостью Мишка, — есть у меня еще авторитет.

— Есть, есть, — засмеялся Коля, — но лучше бы его не было.

— Это почему? — обиделся Мишка.

— По кочану, — сказал Коля, — твой авторитет теперь на стенах висит. Был ты урка, а теперь художник.

— Если бы я все забыть мог… — Мишка выплеснул в рот полфужера водки. — Если бы мог. Лучше бы отсидел свой срок на Севере диком, а не влип в такую историю.

Горечь услышал Ельцов в Мишкиных словах.

— Юра, — Мишка закурил фирменную сигарету, затянулся глубоко со вкусом, — эти сявки ссученые работают не от себя, мусор тот, что тебя допрашивал, как сказал? Шестерки они. Главный высоко сидит, раз мог меня зараз с кичи сдернуть. Нам надо шестерок отбомбить, а тогда мы на паханов выйдем. Ты говорил, что ментами теми Игорь Дмитриевич занимается. Пусть. Он мент в законе. Все-таки начальник МУРа…