Она спросила:

— Мистер Пол, у нас в Америке есть сторона, опасная при артобстреле? Вы объездили все штаты, вам попадалась такая сторона?

Саманта посмотрела на своего седого спутника. Тот молчал.

— Скажите, наши бабушки умирали от голода и отогревали дыханием чернила, когда делали уроки? Ведь нет, мистер Пол? Поэтому для нас война не быль, а что-то другое? Сказка?

— Эта сказка у нас называется политикой, — тихо произнес Пол. — Советский лидер Ленин говорил, что война — это продолжение политики.

— Значит, это плохая политика, — решительно сказала девочка. — Значит, нужна политика, у которой другое продолжение. Любое другое, только не война… Мы с Наташей посмотрели войну… заглянули в нее изнутри. Ее все помнят, словно все пережили ее… И старые люди по привычке переходят здесь на другую сторону.

Они заторопились, словно боялись, что начнется артобстрел.

Пол все молчал. Все никак не мог сказать то, что собирался сказать на прощание своей маленькой подруге. Они вышли на широкую Дворцовую площадь, и им в лицо пахнула свежей близостью река.

Так они дошли до набережной и остановились в гранитном выступе, который охраняли два бронзовых льва.

— Почему вы уезжаете сегодня? Я думала, мы полетим вместе, — сказала Саманта и, мотнув головой, откинула назад растрепанные ветром волосы. — Почему вас отзывают в Штаты?

— О! Они там считают, что я поддался советской пропаганде. Что за чушь! Я поддался твоей пропаганде, Саманта! Я поверил тебе… Наступает такое время, когда старики должны безраздельно верить молодым. Иначе они погибнут.

— Почему? — удивленно спросила Саманта.

— Потому, что старики сами никогда так остро не почувствуют будущее, как молодые. Молодые учат нас жить. И надо учиться, а не упрямиться.

Мимо, оставляя похожий на дорогу след, промчался «Метеор», в нем сидели дети, они махали руками. Густо пробасил буксир, маленький, он тащил две длинные баржи. И над водой кружили чайки, поджав, как шасси, лапки.

И тут Пол заговорил.

Он заговорил так, как будто его слушала не стоящая рядом девочка, а множество людей. Вся Америка! Он говорил громко, и голос его летел над волнами реки:

— Я еще скажу свое слово. Я подойду к микрофону и скажу: «Послушайте старого Пола! Оторвитесь от своих телетайпов и компьютеров! Забудьте о прибыли и о курсе доллара на бирже в Манхеттене. Посмотрите на своих детей. Прислушайтесь к тому, что они говорят… Они знают не только считалки и таблицу умножения. Им известно, ради чего жить. Так вот жить стоит не ради бомб и бинарных снарядов. Если вы не полные безумцы и маразматики, запомните: дети хотят мира, дружбы, веселья, сытного завтрака и увлекательного фильма… И будущего. Они имеют право на будущее. И если вы убьете детей за океаном, вы убьете своих детей. Это как дважды два — четыре. Как «Олли, Олли, три быка».

Он вдруг горько усмехнулся, достал из сумки кассету и начал разматывать отснятую пленку. Она шуршала, сворачивалась кольцами, словно пряталась от полуденного солнца.

— Что вы делаете? — с недоумением спросила Саманта.

— Топлю свой «военный корабль». Ты не забыла вечер в Артеке? Фейерверк?

— И миссис Нину Сергеевну?

— Я не помню, как звали эту миссис. Я помню твои глаза, Сэми, когда ты узнала правду. Твои глаза решили все… Там, в Штатах, ждут этот репортаж. Не знаю, чем все кончится, что они со мной сделают.

Он все разматывал, разматывал пленку, словно она была бесконечной. Потом, как охапку сена, поднял шуршащие кольца и, болезненно щурясь, посмотрел на Саманту.

— Ты спрашиваешь, что это? Это мой лучший репортаж. Это моя жизнь! Кадр за кадром, день за днем. Смотри, Сэми. Ты победила. Я засвечиваю не пленку с репортажем, я перечеркиваю свою прежнюю жизнь… Жизнь свою засветил!

Он застонал и, перевесившись через гранитное ограждение, бросил пленку в Неву.

А Саманта с тревогой и уважением смотрела на Попрыгунчика Пола, не до конца понимая, что произошло.

Мне никогда не приходилось навсегда прощаться с другом. Трясти его руку, обнимать, смотреть в глаза и сознавать, что это в последний раз.

Даже на войне не было у меня такого прощания.

Там, на ромашковой поляне, где русская и американская девочки вдруг почувствовали себя сестрами, ни одна из них не размышляла о том, что эта встреча последняя. Они еще не наигрались, не наговорились, не набегались, не натанцевались и еще много-много «недо». Им не хватило времени — для дружбы нужна была целая жизнь времени. Они не представляли себе, что жизнь — мера времени ненадежная, она может оказаться очень маленькой.