Все с ужасом и жалостью смотрели на изможденного старика, похожего на выходца из могилы. В воцарившейся тишине слышалось только потрескивание горящих факелов и шипение капель смолы, падавших на сырой пол.

– Здравствуй, Пьетро де ла Винья!
– с трудом выговорил император.

– Кто вы?
– хрипло спросил узник.
– Зачем пришли? Неужели, чтобы привести в исполнение последнюю милость августейшего императора? Я давно всеми забыт, даже смерть не приходит за мной, чтобы увести в царство теней.

– Он безумный...
– прошептал тюремщик.
– Уж столько лет каждый раз, как я приносил ему пищу и воду, он все время разговаривает один, воображая, что у него полная камера людей.

– А помнишь ли ты свое имя?
– спросил император.

– Теперь я только девятый узник, единственный оставшийся в живых в этой каменной щели, безымянный мечтатель...

Император, взволнованный, прикрыл глаза рукой, сделал знак камергеру, чтобы тот продолжал разговор с узником.

– Наш великий августейший император, как всегда, захотел проявить свою милость. Он прислал тебе вина и плодов.

– Я до глубины души признателен моему августейшему владыке за его новую милость, хотя время сделало меня безразличным к мирским радостям.

– Почему ты говоришь: "Новую милость"?
– спросил император.
– Какие же раньше ты видел его милости?

Старик вздрогнул и как-то насторожился, ему послышалось что-то знакомое в услышанном голосе.

– Самая великая милость, мне оказанная, - та, что император разрешил мне пребывать в этом приюте чудесных встреч.

– Каких встреч? С кем?

– Когда судьба сыграла со мной горькую шутку и после того, как я занимал одно из первых мест в империи, я был ввергнут в мрачную клоаку, я сказал себе: "Все к лучшему. Это испытание моего мужества. Я не покорюсь судьбе и не впаду в уныние, которого ожидают мои враги..." И тогда я создал себе собственный прекрасный, сказочный мир, в котором начал жить, не зная границ между веками, странами, народами.

– Я же сказал, что он безумный, - пробормотал тюремщик.

– Говори, говори дальше, - приказал, задыхаясь от волнения, император.

– Со мною вместе к этой стене были прикованы восемь человек: один патер, провозгласивший в церкви, что наш великий император трижды проклят его святейшеством папой Григорием, и призывавший богомольцев также проклинать нашего благодетеля Фридриха Второго. Затем два удальца, в пьяном виде бранившие в таверне нашего милостивого покровителя. Один морской пират, два купца, обманывавшие народ, аптекарь, продававший зелье для вызывания дьявола, и, наконец, монах, ходивший по базарам, проповедуя, что настали последние времена, и в мир явился антихрист в лице императора Фридриха.

– И все они были казнены?

– Нет. Хуже. Они умерли здесь от уныния, от слез, оттого, что разучились смеяться, постепенно видя смерть одного за другим, а я, ослепленный по милости императора, от этих ужасов был избавлен. Все они бранили и проклинали того, кто посадил их на цепь в подземелье, а я его восхвалял и благодарил за щедрость, сочиняя и записывая радостные песни.

– Записывал?
– удивился император.
– На чем же ты писал их?

– Я их записывал осколком кремня на заплесневелой стене. Теперь я знаю, что они не умрут, что они останутся жить после моей смерти, и юноши и девушки будут повторять их.

С удивлением слушал император речь старика. Он приказал факельщику подойти поближе и пытался прочесть каракули, выцарапанные на стене дрожащей рукой слепого. Записей было много, но известковые капли, медленно стекавшие по стене, смывали драгоценные строки.

– Мне трудно прочесть твои песни, - сказал император.
– Время их быстро смывает. Может быть, ты их помнишь? Скажи нам ту, в которой ты восхваляешь императора Фридриха за милость, оказанную тебе. Как все это необычайно!
– шепотом промолвил он, обращаясь к камергеру.

– Конечно, я помню многие свои песни. Слушай!
– И старик с глубокой взволнованностью и страстью прочел:

Великим ты себя считаешь, император.

А слышен ли тебе насмешки тонкой свист?

Безжалостный тиран, надменный триумфатор,

В народе шепчутся: "Он дьявол, антихрист".

В исканьях же твоих заслуги несомненны:

Востока дивный мир открыл ты для веков,

Переведя "Канон" бессмертный Авиценны

И в школы пригласив арабских мудрецов.

Ты выжег мне глаза, замкнув в темнице тесной,