Что даже тот предел,

Где раньше жались шум и шлак,

Однажды поредел.

И за катушками колес,

Поверх вагонных крыш в депо,

Трубу вводивший паровоз

Был назван: "Декапот".

Так машинист его не зря

Назвал, отчаянно вися

С жестяным чайником в руке.

В нем было: копоть, капли, пот,

Шатун в кузнечном кипятке,

В пару вареная заря,

В заре - природа вся.

Но это было только фон,

А в центре фона - он.

Незабываемый вагон

Фуражек и погон.

Вагон хабаровских папах,

Видавших Ляоян,

Где пыльным порохом пропах

Маньчжурский гаолян.

Там ног обрубленных кочан,

Как саранча костляв,

Солдат мучительно качал

На желтых костылях.

Там, изувечен и горбат,

От Чемульпо до наших мест,

Герой раскачивал в набат

Георгиевский крест.

И там, где стыл на полотне

Усопший нос худым хрящом,

Шинель прикинулась плотней

К убитому плащом.

–  Так вот она, война! - И там

Прибавился в ответ

К семи известным мне цветам

Восьмой - защитный цвет.

Он был, как сопки, желт и дик,

Дождем и ветром стерт,

Вдоль стен вагонов стертый крик

Косынками сестер.

Но им окрашенный состав

Так трудно продвигался в тыл,

Что даже тормоза сустав,

Как вывихнутый, ныл,

Что даже черный кочегар

Не смел от боли уголь жечь

И корчился, как кочерга,

Засунутая в печь.

А сколько было их, как он,

У топок и кувалд,

Кто лез с масленкой под вагон,

Кто тормоза ковал!

–  Так вот она, война! - Не брань,

Но славы детский лавр,

Она - котлы клепавший Брянск

И Сормов, ливший сплав.

Она - наган в упор ко рту,

Срываемый погон,

Предсмертный выстрел - Порт-Артур!

И стонущий вагон...

Но все ж весна была весной,

И я не все узнал...

Шел веку пятый. Мне - восьмой,

И век перерастал.

1925

ПЯТЫЙ

Нас в детстве качала одна колыбель,

Одна пас лелеяла песик,

Но я никогда не любил голубей,

Мой хитрый и слабый ровесник.

Мечтой не удил из прибоя сирен,

А больше бычков на креветку,

И крал не для милой сырую сирень,

Ломая рогатую ветку.

Сирень хороша для рогатки была,

Чтоб, вытянув в струнку резинку,

Нацелившись, выбить звезду из стекла

И с лёту по голубю дзынкнуть.

Что голуби? Аспидных досок глупей.

Ну - пышный трубач или турман!..

С собою в набег не возьмешь голубей

На скалы прибрежные штурмом.

И там, где японский игрушечный флаг

Трепало под взрывы прибоя,

Мальчишки учились атакам во фланг

И тактике пешего боя.

А дома, склонясь над шершавым листом,

Чертили не конус, а крейсер.

Борты "Ретвизана", открытый кингстон

И крен знаменитый "Корейца".

Язык горловой, голубиной поры,

Был в пятом немногим понятен,

Весна в этот год соблазняла дворы

Не сизым пушком голубятен,

Она, как в малинник, манила меня

К витринам аптекарских лавок,

Кидая пакеты сухого огня

На лаковый, скользкий прилавок.

Она, пиротехники первую треть

Пройдя по рецептам, сначала

Просеивать серу, селитру тереть

И уголь толочь обучала.

И, высыпав темную смесь на ладонь,

Подарок глазам протянула.

Сказала: - Вот это бенгальский огонь!

И в ярком дыму потонула.

К плите. С порошком. Торопясь. Не дыша,

–  Глядите, глядите, как ухнет!

И вверх из кастрюль полетела лапша

В дыму погибающей кухни.

Но веку шел пятый, и он перерос

Террор, угрожающий плитам:

Не в кухню щепотку - он в город понес

Компактный пакет с динамитом.

Я помню: подводы везли на вокзал

Какую-то кладь мимо школы,

И пятый метнулся... (О, эти глаза,

Студенческий этот околыш!)