Но, выйдя утром на залитую ярким, негорячим утренним солнцем палубу, увидев вокруг сверкающую тихую воду в зеленых, плавно убегающих назад берегах, мелькнувшее светлое платье Ирины и веселую рожицу Вали, он почувствовал, как та же самая бессмысленная радость переполняет сердце. Улыбаясь, он вошел в кают-компанию и начал:

– Можете себе представить, девушки, кто приснился мне сегодня?

– Бубликов!..
– смеясь, крикнула Валя, и все началось сначала.

На третий день плавания, поздно вечером, они стояли с Ириной на палубе притихшие и неразговорчивые, какими они делались всегда, оставаясь одни.

Обоим хотелось вспоминать о чем-нибудь совместно пережитом, задушевном. Хотелось каждую фразу начинать со слов: "А помните?.."

Но знакомы они были все-таки очень недавно, так что материала для общих воспоминаний было маловато.

– А помните, - все-таки спросила Ирина, - как мы в оперетте вместе были? Мне ребята ведь передали, что вы для чего-то два билета взяли. Я сидела, ждала и все думала: с кем это вы придете? Так и думала, что с какой-нибудь девушкой.

– У меня... девушка? У меня?
– с возмущением воскликнул Сережа и вдруг совсем другим тоном твердо добавил: - Ведь вы же знаете.

Начиная вдруг волноваться, Ирина пристально вглядывалась прямо перед собой в темноту, не оборачиваясь, напряженно хмуря брови. Потом сурово проговорила:

– Ничего я не знаю.

– Знаете, - настойчиво повторил Сережа.

Она, быстро полуобернувшись, мельком заглянула ему в лицо и снова упорно уставилась в темноту, но, перестав хмурить брови, сказала:

– Ну, немножко знаю.

– Немножко?
– горько повторил Сережа.
– Вы про это можете сказать "немножко"?

– Я не сказала, что "немножко". Я сказала, что знаю немножко.
– Ирина легко положила руку поверх его руки, лежавшей на перилах, и вдруг со странным любопытством быстро спросила: - А разве правда... очень?

– Ирина!..
– не то умоляющим, не то угрожающим голосом тихо проговорил Сережа.
– Пускай вы рассердитесь, пускай вам это не нравится...

– Нравится, - перебивая его, сказала Ирина и вдруг, крепко и коротко сжав его руку, лежавшую на поручнях, быстро пошла, почти побежала к двери, обернулась, проговорила: - Спокойной ночи, Сережа, - и исчезла.

Сережа простоял некоторое время не двигаясь, потом пробрался, стараясь ни с кем не встретиться, к себе в каюту и лег. Руку, которую она пожала, он осторожно положил поверх одеяла к себе на грудь. Полежав так некоторое время, он поднес ее к лицу и провел тыльной стороной по щеке, ощущая еле уловимый запах.

Уже засыпая, он все еще чувствовал теплоту руки, лежавшей у него на груди.

Вечером следующего дня Сережа сидел в полном одиночестве на палубе и думал о том, как это правильно кто-то подметил, что человеческая жизнь течет волнообразно. После хорошего бывает обязательно плохое, после удачи обязательно какая-нибудь неприятность, и так далее. Конечно, правильно. Вчера было так все хорошо, когда она пожала ему руку и так хорошо разговаривала, а вот сегодня уже все переменилось и стало плохо. Ничего не осталось от его вчерашней радости.

Всего час назад, когда он чувствовал себя еще на гребне волны, он подошел к Ирине, разговаривавшей с третьим помощником. Она спрашивала помощника о чем-то, и тот ответил:

– В четыре часа утра.

Тогда она досадливо сморщилась и сказала:

– В такую рань? Ну, ничего не поделаешь.

Сережа сразу понял, что разговор шел о времени прибытия в то самое Сумароково, приближения которого он ждал с противным замиранием сердца, как человек может ждать решающего экзамена, когда половина билетов ему незнакома.

Немного позже он видел через открытую дверь их каюты, как она тщательно и неторопливо гладила себе белое в больших синих кружочках платье, готовясь приодеться, чтобы сойти на берег.

Агния и Валя сидели рядом, и по их оживленным, заинтересованным лицам Сережа догадался, что разговор идет у них о предстоящей встрече Ирины с Сушкиным.

– ...это правда, даже очень любит. Вася всегда меня любил, - говорила Ирина, и Сережу резнуло выражение, с каким она говорила эти слова: самоуверенное и как будто самодовольное.

– Ну, ну?
– со снисходительным интересом спрашивала Агния.
– А ты?

Ирина склонила голову к плечу, не переставая внимательно гладить, и, задумчиво улыбнувшись, протянула:

– Ведь мы сперва ребятишки были с ним... а после привязались... А теперь с прошлого года я его не видела, даже представить себе его не могу, какой он, Вася...

Нечаянно подслушав разговор, Сережа, багровея от стыда, ушел на самый дальний от каюты конец парохода и сел в темном углу, раздумывая о волнообразном движении жизни, мечтая о разных несбыточных выходах из положения, вроде того, что вдруг Ирина подойдет к нему и скажет, что Сушкин ей все равно что брат, а любит она одного Сережу... или что утром она вернется с берега заплаканная и скажет: "А бедный Вася скончался от гриппа..."