– Зачем?
– удивился я.

– А вдруг с вами что случится?
– пожал плечами хозяин.

– С чего бы это со мной должно что-нибудь случиться?

– Ну, знаете, как оно...
– смешался трактирщик. Я так и оставил его в недоумении стоять на пороге "Розы и Короны" и, выходя, расслышал последовавший вслед за этим взрыв смеха. "Вот уж, воистину, - подумалось мне, - не в день строился Рим."

Пройдя по главной улице Свайнхерста, - я убедился, что состояла она исключительно из деревянных домишек в старинном стиле, - я выбрался на сельскую дорогу, где и продолжил свои поиски приключений, ибо, по словам наставника, дорожные приключения для тех, кто их ищет - все равно, что спелые ягоды ежевики на обочинах Англии. Перед отъездом из Лондона я успел взять несколько уроков бокса, а поэтому не без основания полагал, что у меня есть неплохой шанс, встретив какого-нибудь путника, чьи телосложение и возраст предрасполагали померяться силами, попросить его снять пальто и в доброй старой английской манере разрешить наши с ним разногласия. Я стоял у перелаза через живую изгородь, поджидая какого-нибудь прохожего, когда на меня накатил приступ дурноты, вроде тех, что мучили наставника в джунглях. Я схватился за балку, служившую перелазом - сделана она была из доброго английского дуба. Кто возьмется описать, сколь ужасны такие приступы! Я думал об этом, в то время как мои руки обвивали балку. Пиво всему виной или чай? Или хозяин трактира был прав - он и еще этот, в черном засаленном сюртуке, что среагировал на жест странного человека в углу. Но ведь наставник пил чай с пивом. Да, однако наставника тоже мучили приступы. Размышляя об этом, я держался за балку, сделанную из честного английского дуба. С полчаса меня мутило. Когда приступ прошел, я чувствовал себя вконец ослабевшим - и все не решался отпустить дубовую балку.

Я все еще стоял у перелаза, где меня скрутил приступ, когда услышал позади шаги и, обернувшись, увидел тропинку, тянувшуюся через поле вдоль дальней стороны изгороди. Навстречу мне по тропинке шла женщина, и тут же стало ясно, что она - из цыган, о которых так много писал наставник. Приглядевшись, я смог различить вдали дым костра, поднимавшийся над маленькой лощиной, - он указывал, где остановился ее табор. Женщина была среднего роста: ни высокая, ни низкая, лицо ее, покрытое загаром, усыпали веснушки. Должен признаться, что я не решился бы назвать ее красавицей, но не думаю, что кому-нибудь, кроме наставника, столь везло, чтобы встретить на английской проселочной дороге действительно красивую женщину. Какова бы ни была моя незнакомка, я должен был показать себя наилучшим образом. По счастью, я знал, как следует обращаться к женщинам в таких ситуациях: много раз я мысленно представлял себе эту смесь вежливости и доверительности, которая только и приемлема в таких случаях. Поэтому, когда незнакомка подошла к перелазу, я протянул руку и помог ей перебраться.

– Как говорил испанский поэт Кальдерой?
– воскликнул я.
– Не сомневаюсь, что Вы читали строки, которые по-английски звучат следующим образом:

Молю, о дева, - разреши

Сопровождать тебя в пути.

Женщина залилась румянцем, но промолчала.

– А как же цыганские напевы и цыганские чары?
– продолжал я.

Она отвернулась, все так же храня молчание.

– Хоть я и не принадлежу к кочевому народу, - заметил я, - кое-что из цыганских песен я знаю, - тут я во весь голос напел куплет:

Колико, колико сауло вер

Апопли то фермер кер.

Сбрую у него возьми,

Мула у него сведи.

Женщина рассмеялась, однако так ничего и не сказала в ответ. Ее поведение навело меня на мысль, что она - из тех, кто зарабатывает на жизнь предсказаниями, - наставник писал, что цыгане называют их "каркуньи".

– Ты - каркунья?
– спросил я.

Она легонько шлепнула меня по руке.

– Ну ты и бочонок с пивом, - объявила она.

Этот шлепок доставил мне удовольствие - я тут же вспомнил несравненную Беллу.

– "Ну что ж, давай, зови Верзилу Мелфорда", - произнес я, вспомнив выражение, которое, как утверждал наставник, используют цыгане для обозначения потасовки.

– Отстань ты от меня, прилипала!
– выкрикнула женщина и ударила меня во второй раз.

– Ты - милейшая женщина, - объявил я.
– Глядя на тебя, я вспомнил Грюнделлу, дочь Хьялмара, который украл у короля Исландии золотой кубок.

Казалось, мои слова ее рассердили.

– Выбирайте-ка слова, молодой человек, - в голосе ее звучало неподдельное возмущение.

– Но я же не имел в виду ничего плохого, Белла. Я просто сравнил тебя с той, о которой говорят, что глаза ее сияли, словно солнце на вершине айсберга.

Похоже, что после этого объяснения она сменила гнев на милость, потому что по лицу ее скользнула улыбка.

– Меня зовут не Белла, - пробормотала она наконец.

– А как же?

– Генриетта.

– Королевское имя!
– воскликнул я.

– Ну-ну!
– дожала плечами женщина.

– Так звали королеву, сидевшую на троне рядом с королем Карлом. Это о ней поэт Уоллер (пусть баски не слишком чтят наших поэтов, но, как бы там ни было, в Англии тоже есть стихотворцы!) сказал:

Что королевой рождена - на то Господня воля.

Мы можем это лишь признать - такая наша доля.

– Да уж!
– пожала плечами женщина.
– Чего бы вы хотели!

– А коль так, и я доказал вам, что вы - королева, вы, конечно, дадите мне чумер, - так называется поцелуй на цыганском наречии.

– Я вам сейчас в ухо дам, - заявила на это моя собеседница.

– Тогда давайте бороться, - предложил я.
– Если вы повалите меня на землю, я расплачусь за поражение, научив вас армянскому алфавиту. Как известно, любой алфавит мира свидетельствует о том, что все наши буквы произошли от греческих, Ну а если я повалю вас, вы дадите мне чумер.

Я зашел слишком далеко, - это было видно по тому, что она вскарабкалась на перелаз, притворяясь, будто хочет бежать от меня, но тут на дороге появился фургон, принадлежавший, как я обнаружил, свайнхерстскому булочнику. Лошадь - шоколадного цвета (я не знаток в мастях лошадей), была из породы тех, что можно встретить в Нью-Форесте, - ладоней пятнадцать в холке, мохнатая и норовистая. Поскольку я знаю о лошадях куда меньше наставника, мне больше нечего сказать о кобылке, впряженной в фургон, - разве что повторить: цвета она была шоколадного - ну да ни лошадь, ни ее масть не имеют ни малейшего отношения к моему повествованию. Могу лишь прибавить, что кобылку эту можно было принять либо за низкорослую лошадку, либо за пони-переростка: для лошади она была маловата, а для пони - чересчур высока. Как бы то ни было, о лошаденке, которая не имеет ни малейшего отношения к моему приключению, я сказал вполне достаточно, и время сказать о вознице.