"Я радуюсь, - сказал Гете, смеясь, - что мне сейчас не восемнадцать лет. Когда мне было восемнадцать лет (то есть в 1767 году.
– В.К.), Германии тоже было восемнадцать и поэтому кое-что можно было сделать. Но сейчас требования невероятно высоки, и все дороги уже проторены.

Германия во всех областях достигла таких успехов, что даже поверхностно всего этого нельзя охватить, а притом мы еще должны быть и греками, и римлянами, и англичанами, и французами. Да сверх того еще имеют сумасшествие указывать на Восток - тут есть от чего растеряться молодому человеку".

Восемнадцатилетний Тютчев, выросший а кругу любомудров, достаточно ясно представлял себе основные устремления германской культуры, выразившиеся в этих словах Гете. И вот он оказался в одном из ведущих ее центров - Мюнхене, столице наиболее крупного, после Пруссии и Австрии, королевства Германского союза Баварии.

Как раз в это время Мюнхен переживал период высшего культурного расцвета; его называли "германскими Афинами". С 1806 по 1820 год и после шестилетнего перерыва с 1827 по 1841 год здесь жил один из величайших мыслителей Германии Фридрих Шеллинг (1775-1854). В те же годы в Мюнхене работали многие выдающиеся философы и учёные - Фридрих Якоби, Франц Баадер, Лоренц Окен, Иозеф Геррес, Фридрих Тирш, Иоганн Деллингер, Якоб Фальмерайер и др. Особенно важно иметь в виду, что, несмотря на отсутствие единой Германии, целостная национальная культура уже существовала, и ее деятели, жившие в Мюнхене, имели самую тесную и постоянную связь со всеми другими культурными центрами, начиная с гетевского Веймара.

Во времена Тютчева в Мюнхене плодотворно действовали Баварская Академия наук, Университет, Академия художеств. И, пожалуй, особенно важным для становления Тютчева был тот факт, что культурная жизнь Мюнхена по-настоящему расцвела именно на его глазах; так, университет был открыт здесь в 1826 году, а 26 ноября 1827 года приглашенный снова в Мюнхен Шеллинг при большом стечении слушателей читал свою глубокую и блистательную вступительную лекцию, на которой, по всей вероятности, присутствовал и Тютчев. Первый президент Баварской Академии наук Фридрих Якоби (позднее его сменил на этом посту Шеллинг) писал еще в 1805 году о Мюнхене: "Где вы найдете во главе дел столько умных и порядочных, ревностно стремящихся лишь к добру людей, как здесь?.. При современном положении Европы дело Баварии есть дело всего человечества. Я усматриваю это с полною ясностью". И при Тютчеве в Мюнхене творилось в сфере мысли поистине "дело всего человечества", - то дело, о котором говорил в вышеприведенных словах Гете.

Но именно о такой роли русской культуры мечтали любомудры. Веневитинов в статье "О состоянии просвещения в России" (1826) писал, что высшая конечная цель национальной культуры - войти "в состав всемирных приобретений", что грядущий "подвиг" творцов русской культуры ожидает "тех, которые возгорят благородным желанием в пользу России и, следственно, человечества"; предвидение Веневитинова, кстати сказать, с совершенной очевидностью осуществилось всего через несколько десятилетий в грандиозном мировом значении творчества Достоевского и Толстого.

Итак, Тютчев в 1820-х годах присутствует на зримом всемирном торжестве германской культуры, которая за предшествующие полвека прошла путь от юности (Гете небезосновательно отождествил свой собственный юношеский возраст с возрастом национальной культуры) до золотой зрелости*. Органическое единство германской мысли и поэзии было, без сомнения, столь же ясно для Тютчева, как и для Веневитинова, сказавшего в уже упомянутой статье 1828 года: "Новейшая философия в Германии есть зрелый плод того же энтузиазма, который одушевлял истинных ее поэтов, того же стремления к высокой цели, которое направляло полет Шиллера и Гете".

Тютчев, разумеется, всесторонне освоил германскую поэзию. В первые же годы пребывания в Мюнхене он переводит на русский язык "Песнь радости" Шиллера (которого он переводил еще и в России), в первой публикации перевода была указана дата: "Минхен*(. 1823. Февраль" - и целый ряд творений Гете, а также стихи Гердера и Уланда. Но есть все основания полагать, что германская мысль влекла к себе Тютчева не менее, а может быть, и более, чем поэзия. Несмотря на крайнюю скудость сведений о заграничной жизни поэта, мы все же многое знаем о его встречах с Шеллингом, но нам ничего не известно об отношениях Тютчева и Гете. Большинство причастных к литературе русских, приезжая в Германию, стремилось увидеть Гете (как Карамзин) или даже подолгу беседовать с ним (как Жуковский). Встречались с ним в конце 1820-х - начале 1830-х годов и любомудры Рожалин, Шевырев, Кошелев.

Тютчев же, по-видимому, не искал встречи с Гете, хотя и приехал в Германию за десять лет до его кончины и жил в каких-нибудь трехстах километрах от Гетевой резиденции - Веймара (известно, что после 1832 года года смерти Гете - Тютчев не раз бывал в его городе и беседовал с родственниками поэта).

Это вовсе не означает, что Тютчев недостаточно ценил Гете. Его стихи на смерть германского гения предельно выразительны:

На древе человечества высоком

Ты лучшим был его листом,

начинает Тютчев, утверждая, так сказать, абсолютное первенство Гете, и далее обосновывает свою высшую оценку так:

С его**( великою душою

Созвучней всех на нем ты трепетал!

Таким образом, Тютчев видит превосходство Гете в том, что он менее кого-либо склонен к индивидуализму (в самом широком смысле этого слова), что он наиболее созвучен с душою целого человечества.

Именно это качество 'Тютчев, очевидно, и ценил прежде всего в высших проявлениях германской культуры вообще. В конечном счете Тютчев и его сподвижники как раз и стремились сделать русскую мысль и всю русскую культуру "всеобъемлющей", подлинно "всемирной". Веневитинов в той же статье говорил о необходимости "представить ей (России.
– В.К.) полную картину развития ума человеческого, картину, в которой бы она видела свое собственное предназначение"; иными словами, русская культура, оставаясь глубоко самобытной, должна выйти на всемирный простор, занять свое необходимое и весомое место в общечеловеческом движении.