– - Понятно, -- сказалаНинка.
– - А я-то все думаю: кудадеваются марочки?
– и пошланалюбовника.

– - Ни с места!
– - крикнул тот и, когдаоназамерла, пояснил, извиняясь: -Если ты сделаешь еще шаг, я вынужден буду выстрелить. А я хотел перед смертью кое-что еще тебе сказать.

– - Перед чьей смертью?

– - Я же тебя предупреждал.

– - Вон оно что!
– - протянулаНинка.
– - Ну хорошо, говори.

Сергей глядел Нинке прямо в глаза, ствол судорожно сжимаемого пистолетаходил ходуном.

– - Ну, чего ж ты? Давай, помогу. Про то, как я тебя соблазнила, развратила, поссорилас Богом. Так, правда? Про то, как я затопталав грязь чистую твою любовь. Про то, как сосуд мерзости, в который я превратиласвое телою

– - Замолчи!
– - крикнул Сергей.
– - Замолчи, я выстрелю!

– - А я разве мешаю?

Сергей заплакать был готов от собственного бессилия.

Нинкасказалаочень презрительно:

– - Все ж ты фавён, Сереженька. Вонючий фавён, -- и пошлананего.

Тут он решился все-таки, нажал гашетку.

Жизненная силабылав Нинке необыкновенная: закакое-то мгновенье до того, как пуля впилась чуть выше ее локтя, Нинкаглубоко пригнулась и бросилась вперед (потому-то и получилось в плечо, ане в живот, кудаСергей метил), резко дернулалюбовниказащиколотки. Он, падая, выстрелил еще, но уже неприцельно, аНинка, собранная, как в вестерне, успелауловить полсекундочки, когдарукас пистолетом лежаланаполу, и с размаха, коленкой, ударила, придавилакисть так, что владелец ее вскрикнул и макаровапоневоле выпустил.

Сейчас Нинка, окровавленная, вооруженная, стояланад Сергеем, аон, так с колен и не поднявшись, глядел нанее в изумлении.

– - Ты хуже, чем фавён, -- сказалаНинка.
– - Я не думала, что ты выстрелишь. Ты -- гнида, -- и выпустилав Сергея пять оставшихся пуль. Погляделадолго, прощально назамершее через десяток секунд тело, перешагнула, открылазащелку и, уже не оборачиваясь, вышланаулицу.

Ее распадок выталкивал, выдавливал из себя огромное оранжевое солнце. С пистолетом в висящей плетью руке, с которой, вдоволь напитав рукав, падали наасфальт почти черные капельки, шлаНинканавстречу ослепительному диску.

Наприступке, ведущей в магазинчик игрушек, свернувшись, подложив под себя гофрированный упаковочный картон и картоном же накрывшись, спал бродяга. Нинкасклонилась к нему, потряслазаплечо:

– - Эй! Слышишь? Эй!

Бродягапродрал глаза, поглядел наНинку.

– - Где есть полиция?
– - спросилаона, с трудом подбирая немецкие слова.
– Как пройти в полицию?

Звон колоколов маленькой кладбищенской церковки был уныл и протяжен -- под стать предвечерней осенней гнилой петербургской мороси, в которой расплывался, растворялся, тонулю

Могилу уже засыпали вровень с землею и сейчас сооружали первоначальный холмик. Народу было немного, человек десять, среди них поп, двое монахов и тридцатилетняя одноногая женщинанакостылях.

По кладбищенской дорожке упруго шагал Отто. Приблизился к сергеевой матери, взял под руку, сделал сочувственное лицо:

– - Исфини, раньше не мог.

Отец Сергея, стоящий по другую сторону могилы, презрительно поглядел напару.

Спустя минуту, Отто достал из карманаплащапачку газет:

– - Фот. Секотняшние. Ягофф прифёс, -- и принялся их, рвущихся из рук, разворачивать под мелким дождичком, демонстрировать фотографии, которые год спустя попытается продемонстрировать монастырской настоятельнице белобрысая репортерша, бурчать, переводить заголовки: -- Фсё ше тшорт снает какое они разтули тело. Писать им, тшто ли, польше не о тшом?! Или это кампания к сессии пунтестага? Проститутка-монашкаупифает монаха-расстригую М-та-аю Упийство в стиле Тостоефскогою Русские стреляют посрети Хамбуркаю Тотшно: к сессии! Как тебе нравится?

Ей, кажется, не нравилось никак, потому что былаонадовольно пьяна.

– - Романтитшэские приклютшэния москофской парикмахерши, -- продолжал Отто.
– - Фот, послушай: атвокат настаифает, тшто его потзащитная не преступилакраниц тостатотшной опороныю

– - Какой, к дьяволу, обороны?!
– - возмутился вельможа, обнаружив, что тоже слушал Отто.
– - Пять пуль и все -- смертельные!

– - Смиритесь с неизбежным, -- резюмировал поп, -- и не озлобляйте душю

И задеревянным бордюром, в окружении полицейских, Нинкавсе равно быласмерть как хорошасвоей пятой, восьмой, одиннадцатой красотою.