Бензогрыз не заводился. Добравшись своим ходом и отстояв многострадальную очередь, я получил за серебро и золото больше, чем рассчитывал - полтора куска. Запечатанную пачку, вместе с паспортом, я вернул во внутренний карман, где обосновался и вэ-гэ. Деньги - россыпью - оставил в наружном. "Давай их сюда, кретин!" - предложил вэ-гэ, одновременно поставив диагноз, и оказался прав. Я последовательно объехал на моторе с десяток рыбных магазинов - пусто. Пустым оказался и карман, из которого улетели полтыщи. Интересно: куда? На юг или на север?

В коопторге я быстро сговорился с бородатым "дядькой", который за четыре сотни обещал к вечеру подвести живой рыбы. Я оставил ему домашний адрес, а сам пошел пешком через весь город. Розовые снежинки рассекали сизый туман улиц, танцевали в мерцании электрических фонарей. И хотя наступало время белых ночей, громоздкие тучи заслоняли небо, запечатав его плотным сургучом... Я накручивал шаги, утрамбовывая хлопья, окунаясь в предчувствие - большое и хорошее - явно несбыточное.

Вот и родной дом. Одновременно со мной, у раздолбанных дверей, забитых фанерой, притормозил грузовой эмоб. Из него, в голубой униформе, снеговиком выкатился "дядька", подмигнул мне, шепнув, что удалось достать все пятьдесят килограммов рыбы, правда, не односортной, но крайне свежей, так что за качество и оперативность - хорошо бы отстегнуть еще один стольник. Что я и сделал, не пытаясь торговаться.

Подручные "дядьки", радостно-бородатые снеговики; лоико. как пустоту, вытащили из кузова столитровый аквариум и рысцой поскакали вместе с ним по лестнице, не оглянувшись на лифт.

– Эй, жлобы, только не звонить!
– крикнул я вдогонку, на сдачу. Они понимающе заржали, эхоируя в пролетах, до меня донеслись обрывки разумной речи: "...йа воль... йес... си".

Мы с "дядькой" поднялись на лифте. Я открыл дверь: жлобы внесли аквариум в прихожую, засуетились: "Сир, веэ? Кыода?"

– Прямо в ванну! И воду пустите!

– Ой! Какая тут дамочка лежит!
– воскликнул "дядька", заглянув в комнату. Подручные-снеговики прискакали на зов хозяина, вытянули шеи, вперившись в Мару, подхрюкивая и суча ногами.

– Это моя жена - Марианна, - застолбил я из прихожей, прислушиваясь к плеску рыбы, к завыванию крана.

– Здравствуйте, господа, - поздоровалась русалка.

Господа приветственно-понимающе закивали, попятились.

– Прощения просим, - смутился "дядька", - мы, знаете, на одну минутку. Рыбки вам свежей привезли...

– Спасибо, господа, - поблагодарила Мара.

Три снеговика, не вынося повторно-буржуазного обращения, раскланиваясь и нашептывая "спа-си-бо-за-по-куп-ку...", как раки, за-дом-на-пе-ред, выползли из квартиры. Я рассмеялся.

– Котик, - позвала Мара, голос ее дрожал.

– Не волнуйся, - ответил я, входя в комнату: русалка лежала на боку. закутавшись в покрывало. Книги и печатные листы стопками сложились рядом с постелью. Какой-то том Мара сжимала в руке, видимо, читала его при свете свечей, торчавших на тумбочке. Я включил люстру, но свет не появился.

– Ну, как там рыба?
– спросила Мара, опустив на пол Куприна.

– Сейчас посмотрю, - ответил я, ошеломленный ее печалью, пошел в ванную. Кран натужно скрипел, я раскрыл ему рот как можно шире, даруя живой рыбе максимум возможного. Что могут значить двадцать или тридцать литров воды - пару лишних глотков свободы?? Разве имеют они столь уж принципиальное значение? Ведь свобода не спирт, ее не разбавишь: она либо есть, либо нет ее вовсе. "Философ хренов", - съязвил внутренний голос. Я промолчал, наблюдая: рыбки повеселели, закружились хороводом: пескари, караси, окуни, плотва, карпы.

И тут же - гуппи...

– Муж мой нежный, друг мой ласковый, - позвала Мара, сжала горло и грудь клещами откровенных слов, - иди же ко мне...

Я бросился в комнату, упал на колени подле кровати:

– Девочка моя радостная...
– я уткнулся головой в покрывало, в то место, где живот ее...

– Да, котик, - ты прав - я еще девочка, но я знаю, как помочь и тебе, и себе...
– ее колотило нервным ознобом внутреннего порыва, но говорила она тихо, сдерживаясь, - и я поняла... я еще не человек, не женщина, я... я еще... и без приданного...

– Зачем! Нет!
– закричал я, - не говори так! Ты - чудо дивное! Это мы - все вокруг - нелюди, мы-ы, - зарычал я, завыл я - слов не хватало, слов не существовало, они исчезли, как исчезла мерзкая плоть, именуемая "котик", вдруг отказавшись, как во все предыдущие жизненные и нежизненные циклы, плыть по течению, покачиваясь и воняя...

– Остановись, не спорь, не перебивай, послушай меня, Мара лохматила мне волосы, трепала уши, - я люблю тебя и, надеюсь, ты... тоже меня любишь...

Я завертел головой, поймал, крепко сжал ее ладони, уткнулся н них, прошептал: "Мара, девочка любимая..."