Полковник развернулся, вздохнул облегченно и пошел обратно, всем своим видом протестуя против того, чтобы его догоняли.

– Идите, господа, - сказал Эрих остальным, - Я сам отведу ее.

Удаляясь от ограждения внутрь территории, ведя перед собой понурую девчонку, он чувствовал, как из темноты смотрят на него два глаза, прожигая его спину и затылок.

КОМАНДИРОВКА В АНТВЕРПЕН

(Семидесятые годы)

О, как я люблю голоса твои, осень,

И ветер, и желтые листья кругом.

Г.Аполлинер

Хозяева - супруги Смейтс, расположились в кресле возле камина. Она, немолодая полнеющая дама, с лицом европейки, несколько впалыми губами и острым, несмотря на широкие скулы, подбородком, румяная, довольная жизнью, заняла само кресло, а супруг, настоящий хозяин, работящий и жилистый, как многие худые люди, присел на широкий подлокотник, спиной к огню.

Виктория, так звали хозяйку, была живой и непосредственной, ее волосы пушились над головой и она постоянно приглаживала их рукой. На пальцах, кое-где у ногтей, еще не отмылась масляная краска. Она красиво поворачивала голову, словно волосы ее оглаживал кто-то другой, шея ее напрягалась. Она часто оборачивалась на мужа, сидевшего позади, на ручке кресла, поднимала к нему лицо, а потом прижималась затылком. Терлась о его плечо. Сидевшему напротив мужчине, усердно поющему четвертую или пятую песню, было странно видеть, что и жителям капиталистической страны ничто человеческое не чуждо.

Советскому журналисту Станиславу Азарову было несколько неловко петь в таком большом холле, на таком расстоянии от двух внимательных слушателей. Не потому, что он никогда не пел в большой аудитории, просто привык он, да и его гитара, к кухонькам, к тесным дачным комнаткам переделкинских домишек, затерявшихся среди высоких дач классиков советской литературы, к тесным компаниям, когда до зари - беседы о новых стихах Вознесенского и Ахмадулиной, о премьере в "Современнике", о политике, о войне и женщинах, сигареты, винцо... и песенки, песенки по кругу. И в одних домах песенки Визбора, а в других песенки Галича, а в третьих домах песенки Высоцкого, а в четвертых и пятых - Никитина, Кима, Матвеевой.

– Ты играешь?
– спрашивали незнакомца и, если тот кивал, просили, спой Булата!

За окнами стояли старые московские кварталы, близко-близко подходила стена какой-нибудь коммунальной трущобы, или сосны застилали все небо где-то далеко вверху, а тут дым, шум, приглушенные беседы, и молодость, молодость...

Он и в Антверпен взял гитару. Пограничники чуть было не завернули его: гитара-то старинная, да и не положено в командировку - с гитарой. Но он их переспорил. А документы на "подружку" он всегда носил с собой, как и удостоверение "Прессы", где красивым почерком было выведено: "Станислав Азаров, спец. корр. газеты "Красная звезда".

Зачем Ильину, главному редактору, потребовалось в своей газете помещать раздел "Культура и искусство" - было загадкой для всех. Зачем он послал Стаса из осенней теплой Москвы в промозглый бельгийский город-порт, было загадкой даже для него самого.

Дело в том, что пять месяцев назад ему позвонил из Бельгии его старый приятель Филипп Дескитере, адвокат. Звонок был неожиданным и встревожил Ильина не на шутку. Каждый звонок оттуда он воспринимал, как ребус: "Что бы это значило?" Он постоянно ждал провокаций.

Но Филипп ничего провокационного не произносил.

– Когда приедешь в гости?
– Спрашивал он и смеялся.

– Не могу, Филипп, родной, строю счастливое будущее, - кряхтел Ильин, соображая, что подумают чекисты, слушающие телефон, после этого панибратского "когда приедешь в гости?" и добавил, - Пропадут они тут без меня.

– Ну, вот. А я тебе хотеть познакомит с нашей звездой!
– говорил Филипп и снова смеялся.

– Я на противоправные контакты не хожу, милый, у меня жена. И что характерно, я давно забросил это дело! А потом: лучше уж вы к нам, я тебя со своей "Звездой" познакомлю, со всей редколлегией, у меня тут такие звездочки, будь здоров.

– Спасибо, на здорофье не жалуюсь, - подхватил Филипп, похахатывая, Та ньет, ты не то подумал. Звезда - не шоу, а фламандской живописи, наша гордост, живой гений!
– восклицал Дескитере и опять заливался коротким полагающимся смехом.

Ильина бросало в холодный пот, при мысли, что телефонная станция может отнести расходы за переговоры с Бельгией на счет редакции. Но он старался держать себя в руках.

– Я не верю в гениев в женском обличье, Филенька. Хотя, может быть, у вас другой уровень цивилизации, когда и даму пропускают на вершину искусства. Так ты говоришь, она талантлива? И, очевидно, красива?

– М-м, ей сорок семь лет. Она отчень привлекательная, у нее есть замечательный муж, прелестный дом. Четверо детей.

– Сколько?!.

Ильин почесал за ухом, повернувшись к зеркалу. Ему нельзя было покидать страну, слишком устойчивая тишина на площади Ногина и в Кремле, слишком затянувшаяся беспокойная тишина. Генсек отчалил открывать Америку, стоял вопрос о том, чтобы записать и его, Ильина, в третий эшелон сопровождения, но пока все молчали.

Да и сердце пошаливало последнее время. Словом, какая там Бельгия с ее живописью. Но Филипп его зацепил за живое. Ильин не мог не понимать, что теперь тональность общения с Западом станет совершенно иной, в моду входит "Культурный обмен". Может быть, это шанс угодить и попасть в обойму.