— Тебя тоже принимают за пришельца. Ну, давай-ка, воспари! — задорно хихикнул посвященный. — Пройдись, как Иисусик!

— Я… я не могу. Но… есть ли смысл скрывать от народа подобные свойства великого Моноцетти? Его божественный дар производил бы огромное впечатление.

— Есть смысл скрывать, — весьма подчеркнуто проговорил бывший воспитатель. (По-видимому, он таки мне поверил, с некоторым облегчением подумал молодой человек.) — Народ желает, чтобы его вожди были несколько отличны от простых людей, но в то же время и походили на них — избранные из общей массы.

— Наверное, вы правы. Вы наверняка правы, — пробормотал молодой человек. — В самом деле, лучше держать в тайне.

— Так скажи-ка, дорогой Фа-Соль, скажи-ка, знакомец молодых моих лет, как я могу быть уверен, абсолютно уверен в том, что ты сохранишь нашу тайну?

— Увидеть Неаполь и умереть! — прошептал молодой человек.

Чужие слова, как эхо, сорвались с его губ.

— М-да… Такая возможность и впрямь надежней. Абсолютно надежна. — До чего же неторопливо закуривал новую сигарету посвященный.

— Может быть, меня придется ликвидировать. Возражения, аргументы тут бессильны. Я могу лишь дать клятву молчания, не более того! — Молодой человек умолк в ожидании. Сколь долгое ожидание!

— Полагаю, все-таки тебя нет нужды ликвидировать, — наконец-то он принял решение. — Ты был нам полезен. Сегодня ты совершил подвиг. Но это ровным счетом ничего бы не стоило, если бы твои россказни имели хоть какой-нибудь вес.

— То есть… как это…

— Ну, не обижайся, но вообще-то тебя считают придурком. Твоим россказням никто бы не поверил.

— Придурком? — Краска залила лицо молодого человека, по крайней мере, мы вправе так полагать.

— На твое же счастье… Мы в курсе твоих хождений в музеи, твоих странных отношений с Себастьяном и Магдалиной. А уж явно тронутым сочли тебя, когда ты взял под свою крышу этого Эс Ге. Высшего альтруизма не понимают. Да уж, тебя считают… — Он постучал пальцем по виску, он поспешил прибавить, что лично он подобной точки зрения не разделяет. Хотя, по крайней мере, человеком со странностями милого Фа-Соля признать необходимо. Впрочем, исполняющие обязанности служителей культа и органисты, кажется, и должны несколько отличаться от простых смертных.

Вдруг он вскочил на ноги из своей необычной позы — будто пружина разжалась, удивился молодой человек, конечно, удивился лишь в той мере, какая возможна в столь критической ситуации.

— Я сам тебя провожу. Не то здесь всякое может случиться.

Так он и сделал.

Они снова миновали цепочку потайных коридоров, спускались даже по винтовой лестнице и на лифте.

— Не кажется ли тебе, что побоища на футбольном поле были излишни? И вообще игры слишком вульгарны. Хотя бы стрельба по урильнику Жозефины, — набрался смелости молодой человек.

— Для таких, как ты, конечно. А народ хочет хлеба и зрелищ. С хлебом-то у нас не так уж хорошо…

— Мне неловко из-за Станционного Графа. Он проявил враждебный государству дух, он диссидентничал, — вздохнул молодой человек.

— Эти типы не составляют для нас проблемы. По крайней мере, сколько-нибудь серьезной проблемы, — рассеянно молвил провожатый.

— И на стадионе смешки раздавались…

— Сущие пустяки! Даже если бы удалась их затея, наверняка заранее продуманная, несомненно пакостная, на мою голову свалилась бы масса неприятностей, но никакой катастрофы не произошло бы. Разве кое-кто стал бы называть нашего дорогого Моноцетти Долгой Попой, — рассмеялся провожатый.

— Ты смеешься? — Молодой человек был крайне изумлен. Даже оглянулся по сторонам — не услышал ли кто-нибудь.

— В устах народа даже самые низкопробные вульгаризмы приобретают порой оттенок сочувственный, если не сказать — ласкательный. Так всегда было. С умилением говорили об императоре-толстяке или о генерале-медном-лбе, что никогда не вредило их репутации. Может быть, делало их ближе. А смешки — я их тоже слышал — были безобидные. Я и мы, дорогой Фа-Соль, больше всего должны бояться тех, кто не пришел на сегодняшние торжества. Игнорантов. Интеллигентов левых взглядов. Если они найдут поддержку в рабочей среде, будет гораздо хуже. Ну да это не скоро случится!

И они вышли во внутренний двор, где ветер крутил обрывки лозунгов. Пахло уриной. Скверный запах причинял спутнику молодого человека, высокопоставленной особе с неопределенными функциями, буквально физические мучения. Холеная рука с легким слоем перламутра на ногтях придавила к носу платок.

Взгляд молодого человека задержался на большом черном лимузине с темными шторками на окнах. Очевидно, этот экипаж, смахивающий на катафалк, предназначался для доставки президента. Вероятно, молодому человеку представилось, как сияющую королевскую фикцию волокут вниз по потайным переходам. Ему вдруг стало безмерно жаль. Кого? Президента? Куклу? Народ? Себя? Кто знает. Но он старался преодолеть жалость. Как видно, посвященных в дело довольно много. Целое тайное общество. Уж не они ли правят страной? Да и вообще, разве коллективное руководство хуже? Однако он подавил свои еретические мысли. Просто вынужден был подавить, потому что коллективное божество… нет, по крайней мере для него это противоестественно. Молодой человек хочет быть верен Моноцетти, хочет быть моноверцем.