— Если вам всегда будет нужна моя помощь, — ответил он, — значит, я совсем не помогаю вам. Как психиатр я обязан заставить вас найти силы, в которых вы так нуждаетесь, внутри себя.

Она подошла к бару и плеснула себе немного бренди.

Он присоединился к ней, она налила и ему.

— Вы ошибаетесь по поводу Митчелла, — сказала она.

— В каком смысле?

— Не думаю, что все мои проблемы — от него. Некоторые из них начались тогда, когда погиб мой отец.

— Я слышал эту теорию. Вы уже развивали ее раньше.

— Я была с ним в машине, когда он погиб. Я сидела на заднем сиденье, а он был за рулем. Я видела, как он умер. Его кровь залила меня всю. Мне было всего девять. И годы после его смерти были не из легких. Через три года моя мать потратила все деньги, которые оставил нам отец. Между моим девятым и двенадцатым днем рождения мы из богатых превратились в бедных. Полагаю, что жизненный опыт, подобный этому, мог оставить свои шрамы, не так ли?

— Безусловно, — сказал он.

Он взял свой бокал бренди.

— Но этот жизненный опыт не мог оставить самых больших шрамов.

— Почему?

— Потому что вы можете говорить об этом.

— И?

— Но вы не можете до сих пор говорить о том, что произошло с Бертоном Митчеллом.

Когда он кончил, он встал, натянул брюки, застегнул на них молнию. Он даже не снял пальто.

Отступив на шаг, он бросил на нее взгляд. Получив возможность, она даже не попыталась прикрыть себя. Юбка была на ней задрана и бугрилась вокруг ее бедер. Блузка расстегнута, одна большая грудь обнажена. Руки сжаты в кулаки. Ногти вонзились в кожу рук, и на ней были видны капельки крови. Затерроризированная, доведенная почти до животного состояния, она представляла для него идеал женщины.

Он вытащил нож из кармана пальто.

Он подумал, что она закричит и метнется от него в сторону, но, когда он двинулся к ней с намерением прикончить ее, она продолжала лежать все так же, будто уже была мертва. Она находилась уже за чертой страха, за чертой каких-либо ощущений.

Опустившись рядом с ней на колени, он приставил острие лезвия к ее горлу. Плоть под ножом трепетала, но она даже не моргнула.

Он поднял нож как можно выше и занес его над ее грудью так, чтобы он был ей виден.

Никакой реакции.

Он был разочарован. Кода время и обстоятельства позволяли, он предпочитал убивать не сразу. Хотелось получить удовольствие от игры, хотелось, чтобы чуть живая женщина молила его о пощаде.

Разозлившись на нее за то, что она испортила ему такой момент, он с силой опустил нож.

Мэри Берген чуть вздохнула.

Острое лезвие прорезало ей кожу, вскрыло мышцы, вскрыло кровеносные сосуды и те темные места, где таится боль.

Она забилась в угол между стеной и старинным дубовым баром. Она только наполовину была уверена, что не сшибла закрытую бутылку виски.

— Что с вами? — спросил Каувел.

— Оно причиняет мне боль.

Он слегка дотронулся до ее плеча.

— Вам нехорошо? Могу я чем-нибудь помочь?

— Нет, дело не в этом. Видение. Я его чувствую.

Снова нож, входит все глубже и глубже...

Обеими руками она схватилась за живот, пытаясь совладать с приступом боли.

— Я не выдержу больше, не выдержу!

— Какое видение? — спросил Каувел.

— Салон красоты. То же самое, что я видела несколько часов назад. Только это происходит сейчас. Убийство... происходит сейчас... в эту самую минуту...

Она закрыла руками лицо, но образы не исчезли.

— О Боже! Мой Боже! Помоги мне.

— Что вы видите?

— Мертвого мужчину на полу.

— На полу салона красоты?

— Он лысый... усы... красная рубашка.

— Что вы чувствуете?

Нож...

Она вся покрылась испариной. Закричала.

— Мэри? Мэри?

— Я чувствую... женщина... он наносит ей удары ножом.

— Какая женщина? Там — женщина?

Она согнулась, и он схватил ее за плечи.

Она вновь увидела нож, вонзающийся в плоть, но на этот раз уже не чувствовала боли. Женщина в ее видении была мертва, а потому не было и боли, которую она могла бы разделить.

— Надо увидеть его лицо, надо узнать, как его зовут, — проговорила она.