— Прошлое, говоришь, съедают? — переспросил он.

Витя кивнул и, помолчав, добавил:

— А для меня восьмидесятые остались навсегда.

Он ушел через полчаса. Глядя ему вслед, Антон подумал, что не представляет себе своих друзей через десять лет. Когда он был молодым, все изменилось стремительно — советская власть истаяла, перестройка, гласность, журнал «Огонек» и даже талоны на водку превратились в слабое воспоминание. Все, что было до того, как он, впервые затянувшись предложенным ему Бобом косяком, понял, кто он такойна самом деле, стало туманным прошлым, — таким же, как и сам Боб, которого он и не видел с тех пор. Но осталось ощущение, что история, которой с избытком хватило на его школьные годы, уже закончилась. То, что происходит вокруг — чужие деньги, квартиры друзей, трава, кислота и калипсол, — останется навсегда. Уже года два, как мир перестал меняться — и потому Антон никогда не сможет быть столь вызывающе несовременным, как этот старый хиппи.

— Чтобы стоять, я должен держаться корней, — произнес задумчиво Альперович и посмотрел на часы. — Похоже, Белов так и не появится.

— А он тоже принимал циклодол в институте? — спросил Антон, чтобы начать разговор.

— Нет, — сказал Андрей, — мы в разных местах учились. Это были наши забавы, химиков. А Белов на истфаке учился. Знаешь анекдот про Фантомаса?

— Нет, — сказал Антон.

— Ну, умирает Фантомас, а тут комиссар Жюв появляется. Срывает он с него маску, а Фантомас ему говорит: «Видишь теперь, Петька, как нас судьба-то разбросала».

— Это ты к чему? — удивился Антон.

— Это я про нас всех. Мы же снова все собрались только в конце восьмидесятых. Кажется, сначала Поручик Белова встретил, тот уже занимался бизнесом, потом они стали вдвоем работать. Володька, надо тебе сказать, всегда был неимоверно крут. Я помню, он еще в первом классе умудрился прогулять первое сентября. Ты только подумай — в первом классе! Какой надо драйв иметь для такого, не говоря уже про мозги.

Альперович налил себе еще стакан и залпом, как водку, выпил.

— Потом Белов по каким-то делам с Ромкой пересекся, а тот уже мне позвонил. Ну, и Леня все время где-то рядом со мной был, мы же с ним ближайшие друзья еще со школы… Так вот и выглядит все теперь, будто мы все эти годы не расставались. А я в институте их почти и не видел, так, на днях рождения встречались.

— Хипповал? — спросил Антон.

— Да нет. Я в Системе никогда серьезно не был, я всегда был такой… полуцивильный. Как говорила моя подружка: «Я из тех, которые под рваными джинсами всегда носят чистые трусы». Олдовые волосатые таких не любили, наверное. Впрочем, мало чего изменилось — вот Витя и сейчас на меня косо смотрит.

— А по-моему вы вполне хорошо потусовались, — сказал Антон.

Альперович скривился.

— Его тогда звали Крис. Он был тогда пионером, но из кожи лез вон, чтобы прослыть олдовым… и вот теперь он в самом деле всем олдовым олдовый, но только ни прежних олдовых больше нет, ни Системы самой.

Андрей выпил и задумчиво продолжил:

— Понимаешь, самое главное, что я понял году в девяностом — это что нельзя сочетать рефлексию и действие. И надо выбрать что-то одно. Ну, и я выбрал действие. И чтобы этот выбор был окончательным, я сделал несколько символических жестов — например, отнес в «Букинист» почти все свои книги. А ты знаешь, как я любил книги когда-то? Но книги — это рефлексия, а я выбрал действие. А когда ты выбираешь действие — рефлексия уже не нужна. Вот видел я на днях человека, который залез в долги и, испугавшись, убежал со всеми деньгами. В том числе — с частью моих денег. И он мне сказал, что поначалу ему казалось, что главное — это разобраться с бандитами, а то, что он кинул друзей — это не так уж важно, это он как-нибудь потом исправит. А теперь он понимает, что с бандитами все равно разобраться нельзя и его все равно убьют, и поэтому лучше бы ему было вовсе не кидать друзей, а сразу сдаться. Вот это — рефлексия. Но она живет совсем отдельно от действия, потому что я уверен, что повторись все сначала, он бы сделал то же самое. Потому не надо лицемерить перед собой — и если выбираешь действие, надо его выбирать на самом деле.

— А Витя выбрал рефлексию? — спросил Антон.

— Думаю, у него рефлексии никогда и не было. А поэтому если он что и выбрал, то не знает — что. То есть в некотором смысле это все равно, что он вообще ничего не выбирал. Вот Лерка выбрала рефлексию — и уехала в Англию.

— А Женя? — осторожно спросил Антон.

— Женя? — Альперович задумчиво постучал пальцами по столу, — За Женю всегда выбирали другие. Она только брала то, что ей предлагали. Неудивительно, что она так умерла по-глупому. Даже любовника ей выбрал я.

Антон замер.

— А кто был ее любовником?

Альперович посмотрел на него удивленно.

— Ну, ты и Шерлок Холмс, — и он налил себе еще виски, — это же всем было ясно. Конечно, Леня, кто же еще.

— А когда… — начала Антон, но Альперович перебил его.

— Ладно, давай я тебе все расскажу, — он был уже заметно пьян и нагибался к самому лицу Антона, — слушай. О покойных либо все, либо ничего. Значит — все.

Андрей выпил и начал рассказывать, зачем-то загибая пальцы.

— Все знают, что у Женьки был роман с Поручиком в десятом классе, потом — уже в институте — она спала с Беловым, на Ромке она женилась, а я, значит, оставался ее единственной мужской подружкой. Знаешь этот жанр? Существо другого пола, к которому девушки ходят за советом и поддержкой. Но никогда не спят, даже если спят со всеми вокруг. У нынешних, небось, такими друзьями будут пидоры, а вот Женьке приходилось обходиться мной. Я встретил ее однажды, года через два после того, как она за Ромку вышла. Тут как раз выяснилось, что Ромка детей не хочет, Женька вроде бы их хотела, или просто считала, что хочет, раз Ромка их так не хотел. Один лепесток — кажется, пятый — она потратила на то, чтобы, как она это называла, «отыграть все назад». Чтобы это ни значило, ничего из этого не вышло. Это только в сказке, если попадешь на Северный полюс, то можешь вернуться назад. А тут — что заказала, то и получила. Как говорится, не ебет, уплочено, — и он снова налил.