— Прячась в полуразвалившейся лачуге, удаленной от любопытных глаз? — настаивал офицер, насмешливо улыбаясь, жестоко избивая его бичом.

Карас стонал от боли, сжав зубы.

— Сжальтесь надо мной, — сказал он, как только смог заговорить снова. — Я не делал ничего плохого. Слуга царя пришел в мою хижину, чтобы сообщить, что Павсаний хочет поговорить со мной, что у него есть новости о Талосе. Не знаю, почему он захотел встретиться со мной в том месте; может быть, он стеснялся встретиться с человеком, находящемся в таком жалком состоянии, в общественном месте или в своем доме. Он сказал только, что Талос просил его найти меня, чтобы я мог передать о нем хоть что-нибудь женщине, которая вырастила его.

— И ты ждешь, чтобы я поверил, что это все, что вы сказали друг другу? О чем Павсаний спрашивал тебя? — кричал офицер. — Говори, ты жалкий негодяй, или ты никогда не выйдешь отсюда живым!

Карас поднял голову, лоб его был покрыт потом.

— Господин, — сказал он, задыхаясь, — тебе известно, что я никогда раньше, до того дня не видел царя. Почему меня должны пытать за него? Я скажу все, чтобы убедить тебя отпустить меня на свободу.

Офицер бросил вопросительный взгляд на эфора Мнесикла, который слушал допрос; тот вышел из темного угла, где скрывался до сих пор.

— В этом что-то есть, — сказал он тоном, который заставил Караса вздрогнуть. — Почему он должен смириться с болью и рисковать своей жизнью за спартанского царя, которого он едва знает и, безусловно, не любит? Однако нам известно, — добавил он, выхватывая бич из руки офицера и подходя к заключенному, — что твой друг Талос пользовался полным доверием Павсания в течение всех этих лет. И ты должен сделать все, чтобы защитить его, разве не так?

Карас поднял свою руку в цепях, чтобы смахнуть пот со лба и выиграть немного времени. Он не попадет в приготовленную для него ловушку, не выдаст себя.

— Я не знаю, от чего я должен защищать его, — сказал он. — Но почему я должен так поступать, даже если я защищал его раньше? Талос больше не существует для жителей гор. Человек, которого вы называете Клейдемосом, для нас никто, и я надеюсь, что никогда больше не увижу его. Но женщина, которая вырастила его как мать, может отдать свою жизнь, чтобы узнать, что он жив и здоров. Именно поэтому я согласился на встречу с царем.

— Ты лжешь! — закричал эфор, ударяя рукоятью бича Караса по носу. Кровь хлынула из рассеченных тканей, попадая в рот и на грудь великана, закованного в цепи. Лицо Караса превратилось в бесформенную маску, глаза закрыла опухоль, рот широко раскрылся. Он задышал с болезненным хрипом.

— Господин, — нашел он силы произнести, — не могу сказать тебе то, что я не знаю. Но если ты можешь позволить мне узнать, что ты хочешь услышать… я скажу это, чтобы спасти свою жизнь. — Его голова упала на грудь.

Эфор отошел в сторону, чтобы проконсультироваться с офицером криптии.

— Он очень сильный, — сказал он. — Мы не смогли вырвать у него ни единого слова. Возможно, он действительно ничего не знает. Он только что предложил поддержать нас в предъявлении обвинения Павсанию…

— Я не уверен в этом, — ответил офицер. — Он, возможно, знаком с нашими законами и знает, что свидетельские показания слуги нельзя использовать против любого из равных, не говоря уже о царе. Может быть, он просто хочет направить нас по ложному следу, зная, что мы не можем принять такое предложение.

— Как ты думаешь, что мы должны сделать? — спросил эфор.

— Продолжать пытки. Возможно, мы еще не до конца испытали силу его духа. В самом конце нам придется убить его, независимо от того, заговорит он или нет. Он ненавидит нас больше, чем боится здесь и сейчас. Это делает его опасным. Помнишь, как прошлой ночью он разорвал ярмо, к которому был привязан, голыми руками, а когда стражник пришел туда, он уже ломал бревна на воротах…

Эфор быстро посмотрел на Караса, который, казалось, потерял сознание.

— Я не согласен. Есть люди, которых невозможно сломить пыткой, и он представляется мне именно таким человеком. Если мы убьем его, мы никогда не узнаем, что он скрывает от нас. Брось его где-нибудь подальше; боль должна добить его. Ты должен напугать его.

Он посмотрел на железный прут, раскаленный докрасна в жаровне.

— Ты знаешь, что я имел в виду.

Офицер кивнул головой в знак согласия.

— Если ему удастся выдержать, пусть тогда уходит, но следи за ним. Не теряй его из вида, не спускай с него глаз, обязательно дай мне знать, если он попытается связаться с Клейдемосом или даже встретиться с той женщиной, высоко в горах. У тебя работают илоты; для них это будет совсем не трудно. Если наши подозрения оправдаются, он рано или поздно выдаст себя. Сейчас я уйду, тебе я больше не нужен. Доложишь мне все завтра.

Он натянул капюшон на голову и ушел.

Офицер подошел к узнику и привел его в чувство, вылив ему на голову ведро холодной воды. Он подошел к жаровне.

Перед глазами Караса был сплошной туман. Когда он рассеялся, ужас охватил его, разрывая душу: раскаленный добела железный прут маячил перед его лицом на расстоянии, равном ширине ладони. Он чувствовал его обжигающий жар.

— Сейчас ты заговоришь, — спокойно сказал офицер, хватая его за волосы.

Карас напряг все свои мышцы, бесполезно и отчаянно пытаясь вырваться, но парализующие судороги сковали его тело, которое уже превзошло все мыслимые и немыслимые человеческие возможности. Призывая все свои скрытые резервы энергии, он неподвижно сидел, как раненый кабан перед лицом своры собак, окровавленный и уставший от сопротивления, прислонясь к стволу дерева, ожидая, когда копье охотника пронзит его горло.