– Ни за что не поверили бы, – не колеблясь, ответил Андреа. – Им и в голову не придет искать нас здесь.

– Очень бы хотелось, чтобы ты оказался прав! – вырвалось у новозеландца. Подойдя к узорчатым перилам, он глянул вниз, в разверзающуюся под ногами бездну, и поежился. Если упадешь, то падать устанешь. Ко всему, очень холодно: дождь хлещет как из ведра, пронизывает до костей… Отступив на шаг, Мэллори потряс руками перила. – Как думаешь, перила надежны? – негромко спросил он Андреа.

– Не знаю, Кейт. Представления не имею, – пожал тот плечами. – Надеюсь, что да.

– Надеюсь, что да, – эхом отозвался Мэллори. – Да дело и не в этом. Иначе и быть не должно. – Подойдя к решетчатым перилам, он перегнулся и, подняв голову, посмотрел направо. Сквозь серую пелену дождя с трудом можно было различить темные очертания устья пещеры, где спрятаны два чудовищной величины орудия. До пещеры, расположенной самое малое метрах в девяти выше балкона, по прямой метров двенадцать. Чтобы добраться до пещеры, надо вскарабкаться по отвесной скале – это все равно, что добираться до Луны.

Услышав, как, прихрамывая, идет по балкону Браун, капитан оглянулся.

– Идите к фасаду, Кейси, и оставайтесь там. Подежурьте у окна. Парадный вход не запирайте… Впускайте всех, кто придет.

– Бить дубиной, ножом, не стрелять, – буркнул Браун. – Я правильно понял, сэр?

– Правильно, Кейси.

– Хоть на это гожусь, – угрюмо проговорил шотландец и поковылял к двери.

– На моих без двадцати три, – повернулся Мэллори к греку.

– На моих тоже, – ответил Андреа. – Без двадцати трех девять.

– Желаю удачи, – промолвил капитан. С улыбкой посмотрел на Миллера: – Пошли, Дасти. Представление начинается.

Пять минут спустя Мэллори и Дасти сидели в таверне, выходившей на южную сторону площади. Несмотря на ярко-голубой цвет, в который владелец выкрасил стены, столы, стулья и полки (кстати, на островах издавна заведено красить в голубой и красный цвета питейные заведения, а в зеленый – кондитерские), таверна, где царил полумрак, производила такое же тягостное впечатление, как и мрачные взоры суровых усачей – героев войны за независимость, глядевших на гостей с выцветших литографий, развешанных по стенам. Портреты эти перемежались с яркими плакатами, рекламирующими пиво, – впечатление ошеломительное. Слава Богу, что у кабатчика, кроме двух чадящих ламп, нет более яркого освещения. Что за кошмар представляла бы тогда эта таверна!

Новым посетителям полумрак был на руку. Темная одежда, украшенные шитьем куртки, кушаки и сапоги, черные фески ничем не выделяли их среди завсегдатаев – тех было человек восемь. Наряд капитана и Миллера не привлек внимания владельца заведения, вряд ли знавшего в лицо всех жителей городка с населением в пять тысяч. Но даже если кабатчик и заподозрил что-то неладное, то он, по словам Луки, грек-патриот, не подал и виду, поскольку в таверне сидели четыре немца. Те расположились за столиком у самой стойки. Полумрак устраивал новозеландца вовсе не потому, что они с Дасти опасались немцев, которых Лука презрительно назвал сборищем старых баб. Мэллори знал, что это штабные писаря, которые приходят в таверну каждый вечер.

Закурив вонючую сигарету местного производства, Дасти скорчил гримасу.

– Ну и дух стоит в этом кабаке, шеф. Хоть топор вешай.

– Так потуши сигарету, – посоветовал Мэллори.

– Ты не поверишь, но запах, который я чую, много хуже сигаретного дыма.

– Гашиш, – лаконично ответил капитан. – Бич здешних портов. – Кивнув в темный угол, он продолжал. – Вон те ребята каждый день приходят сюда нюхать эту дрянь. Иной цели в жизни у них и нет.

– И по сему случаю подняли такой хипеж? – сварливо произнес янки. – Послушал бы их Тосканини!

Сидевшая в углу компания окружила молодого человека, игравшего на бузуке – похожем на мандолину инструменте с длинным грифом. Слышались тоскливые, за душу хватающие звуки рембетик – излюбленных песен курильщиков гашиша, выходцев из Пирея. В песнях была своя прелесть, свое обаяние, но сейчас они раздражали Мэллори. Чтобы оценить их по достоинству, нужно особое, лирическое настроение, а капитан был в эту минуту взвинчен до предела.

– Действительно, песня навевает уныние, – согласился новозеландец. – Зато мы имеем возможность спокойно разговаривать. Что бы мы стали делать, вздумай эти парни разойтись по домам?

– Ну и убирались бы ко всем чертям, – угрюмо проговорил Дасти. – Лучше сам буду помалкивать. – Миллер рассеянно тыкал вилкой в мезе – ассорти из олив, печенки, сыра и яблок. Как истинный янки, приверженец виски, он не одобрял привычку греков закусывать во время выпивки. Раздавив сигарету о крышку стола, Миллер поднял глаза на капитана: – Сколько можно тут торчать, командир?

Посмотрев на товарища, Мэллори отвел взгляд. Он понимал, каково капралу, поскольку и с ним творилось то же самое. Он был напряжен, взвинчен, каждый нерв натянут, как струна. Ведь через несколько минут решится, нужны ли были все их усилия и лишения, погибнет или будет спасен гарнизон Кероса, напрасно или нет жил и умер Энди Стивенс. Снова взглянув на янки, Мэллори увидел его нервные руки, «гусиные лапки» у глаз, добела сжатые губы, выдающие волнение, и тотчас об этом забыл. Для предстоящего дела сухощавый сумрачный американец подходил как никто другой, если не считать Андреа. «Лучший специалист по диверсионным операциям во всей Южной Европе» – так охарактеризовал Миллера каперанг Дженсен. Далеконько пришлось добираться до места работы Дасти – аж из самой Александрии. Но операция, которую предстоит выполнить этой ночью, по плечу одному лишь Миллеру.