Во время Второй мировой войны и американцы, и британцы смотрели на Иран главным образом, как на „британское шоу“. Однако усиление „холодной войны“ и растущее беспокойство по поводу безопасности нефти Персидского залива выдвинули Иран на первый план американской внешней политики. В 1946 году советские войска были выведены из Северного Ирана, но к 1949 году американцы осознали, что страна находится в таком политическом и экономическом упадке, что может стать легкой добычей Советского Союза.

Перспективы развития Ирана становились все более неопределенны, а политическая жизнь скатывалась в хаос в связи со свойственными этой стране убийствами и покушениями. В феврале 1949 года мусульманский фанатик, выдававший себя за фотографа, попытался убить шаха, когда тот прибыл в Тегеранский университет. Расстреляв в упор полдюжины патронов, незадачливый убийца только ранил шаха, который продемонстрировал мужество и хладнокровие.

Впоследствии он скажет: „Чудесный провал покушения еще раз доказал мне, что я нахожусь под покровительством Всевышнего“. Это стало поворотным пунктом в отношении шаха к самому себе и в его видении страны. Используя в качестве предлога это происшествие, он объявил военное положение и начал энергичную кампанию по утверждению своей личной власти. Он отдал приказ, чтобы тело его отца, которому он посмертно присвоил титул „Великий“, эксгумировали и привезли из Южной Африки в Иран, чтобы с почестями похоронить. Вскоре огромные конные статуи, изображающие шаха Реза, появились во всех частях владений его сына.

Попытки шаха расширить политический контроль сопровождались усилиями приспособить финансовые отношения между Ираном и „Англо-иранской нефтяной компанией“ к новым условиям, изменить их на тех же принципах, которые использовались другими странами-экспортерами нефти. Вашингтон, обеспокоенный советскими устремлениями, подталкивал британское правительство и „Англо-иранскую нефтяную компанию“ к увеличению арендной платы Ирану, тем более, что Вашингтону в отличие от Лондона нечего было терять. Главным в американском деле был Джордж Мак-Ги, помощник государственного секретаря по ближневосточным и африканским делам, который в то же самое время активно способствовал заключению сделки между „Арамко“ и правительством Саудовской Аравии по принципу пятьдесят на пятьдесят. Он считал, что существующее распределение прибылей между „Англо-иранской нефтяной компанией“ и Ираном неразумно. Британские государственные деятели, конечно, очень противились вмешательству и навязчивым советам Мак-Ги и других американцев. Они называли Мак-Ги, которому в 1949 году минуло только тридцать семь, „вундеркиндом“ и считали его источником своих проблем. Они полагали, что он настроен антибритански и „антиангло-ирански“. В этом они ошибались. Будучи стипендиатом Родса в Оксфорде, Мак-Ги познакомился с дочерьми сэра Джона Кэдмана из „Англо-иранской нефтяной компании“ и даже бывал у него в гостях в поместье. В ходе написания в Оксфорде докторе кой диссертации по геофизике, он вел сейсмические исследования вместе с „Англо-иранской нефтяной компанией“ в Хэмпшире, где компания занималась бурением. Затем, по иронии судьбы, ему предложили работу геофизика в Иране. После серьезного рассмотрения предложения Мак-Ги отверг его, но только потому, что соскучился по дому и хотел вернуться в Америку. „Однако тогда у меня было доброе чувство к АИНК“, – говорил он впоследствии.

Дальнейшие события показали, что он сделал правильный выбор. Вскоре после возвращения из Англии, в начале Второй мировой войны, Макги открыл довольно крупное месторождение нефти в Луизиане. Оно принесло ему богатство, независимость и возможность посвятить себя общественной деятельности. Он женился на дочери знаменитого Эверета Де Гольера и был партнером в его консалтинговой фирме, пока не поступил на военную службу. Мак-Ги был стойким англофилом, позднее он стал председателем союза любителей английского языка. Он просто считал, что англичан нужно спасти от них самих, особенно когда дело касалось их отношения к нефти, типичного для девятнадцатого века. Мак-Ги выражал точку зрения своих коллег, обобщенную в критических замечаниях государственного секретаря Дина Ачесона о „необыкновенном и глупом упрямстве компании и британского правительства“ в иранском вопросе.

С другой стороны, хотя американцы, казалось, этому не верили, британское правительство не ладило с „Англо-иранской компанией“. Британское правительство владело 51 процентом акций компании, но это не означало, что они питали симпатию друг к другу. Напротив, между ними царили подозрения и затаенная злоба, а самые жестокие схватки между партиями были классическим образцом того, что называется „борьбой министра и управляющего“. Министр иностранных дел Эрнест Бевин еще в 1946 году жаловался, что „Англо-иранская компания“ – „по сути, частная компания с государственным капиталом, и все, что она делает, отражается на отношениях британского правительства с Персией. Как министр иностранных дел я не обладаю ни властью, ни влиянием, несмотря на контрольный пакет акций. Насколько я знаю, такой власти нет ни у кого“.

Самой компании ситуация, конечно, виделась по-другому. Она была третьим по величине производителем нефтяного сырья, большая часть которого добывалась в Иране, и ей казалось, что иранцы заключили выгодную сделку. Согласно соглашению 1933 года, Иран получал не только арендную плату за разработку недр, но и 20 процентов прибыли компании. Условия сделки были лучшими, чем у других стран. Помимо этого, „Англо-иранская нефтяная компания“ стала одной из крупных транснациональных компаний. Она пыталась вести глобальный бизнес. Она действовала как частная фирма, так было установлено еще в 1914 году Черчиллем при приобретении доли компании, и ее руководители не терпели вмешательства или советов со стороны политиков или гражданских чиновников. Они просто считали бюрократов, которых председатель компании сэр Уильям Фрейзер неизменно называл „уэстэндскими джентльменами“ – неспособными понять нефтяной бизнес или, по крайней мере, как его ведут в Иране. Но давление было так велико, что летом 1949 года „Англо-иранская компания“ была вынуждена начать переговоры с Ираном о дополнениях к переработанному варианту концессии 1933 года. Новое предложение обеспечивало увеличение роялти и единовременно выплачиваемой суммы. Хотя „Англо-иранская нефтяная компания“ и иранское правительство пришли к соглашению, правительство, боясь парламентской оппозиции, воздерживалось от представления документа в Меджлис почти в течение года до июня 1950 года. Парламентский комитет по нефти ответил резким осуждением нового соглашения, призывая к отмене концессии и требуя национализации „Англоиранской нефтяной компании“. Лидер блока проанглийски настроенных политиков был убит, и напуганный премьер-министр, решив, что осторожность – лучшая политика, подал в отставку.

Новым премьер-министром шах назначил генерала Али Размару, начальника штаба армии. Худощавый, молодой – „солдатская косточка“, выпускник французской военной академии Сент-Сир, честолюбивый и хладнокровный, Размара однажды совершил неслыханное – отказался от взятки. Он искал дистанцииро-вания от шаха и установления своей собственной власти. Американцы и англичане видели в нем свой последний шанс. Иран, казалось, был крайне уязвим перед опасностью коммунистического переворота и советской экспансии.

В том же месяце, июне 1950 года, Северная Корея напала на Южную, превратив „холодную войну“ в горячую. На советско-иранской границе происходили столкновения, и Мак-Ги в срочном порядке занимался в государственном департаменте подготовкой экстренных планов на случай советского вторжения в Иран. Более того, на фоне корейской войны иранская нефть получила новое значение, она составляла 40 процентов производимой на Ближнем Востоке нефти, и нефтеперерабатывающий завод „Англо-иранской компании“ в Абадане был главным источником авиационного топлива в восточном полушарии3.