— Дай Бог! — перекрестился Авраамий. — Но и Запад забывать нельзя: там тоже на наши земли зарятся. А Державе сейчас, как больному человеку, лекарства надобны: мир, торговля и спокой народа.

Черкасский в ответ тихо рассмеялся — не простые у него сегодня сотрапезники: все ходят вокруг да около.

— Разве я против? Да как от войны убережешься?

— Да кто говорит, что ты против? — Пожарский усмехнулся. — Засечные линии — одна защита. Сильное войско — защита другая, а казаки — защита третья. Но есть и четвертая защита: надо в чужих землях верных тайных людей иметь, чтобы они о замыслах врага заранее предупреждали.

— Одна воинская сила без хитрого разума мало стоит, — поддержал старец.

Черкасский слегка откинулся назад, переводя взгляд с одного собеседника на другого. Ловко повернули! Но куда гнут?

— Есть у нас такие людишки, — устало промолвил Иван-Борисович. — Как не выть? Казаки степняков ловят, купцы разные вести несут…

— Не то говоришь, — насупился Пожарский. Неужели они с Авраамием ошиблись, неужели не захочет понять их Черкасский — не примет их сторону, не поможет? — Купец всегда впереди и позади войны идет. У него один Бог: мошна с деньгами. Ей он молится…

— Вы что же, хотите за золото верные вести из чужих земель получать? — неожиданно разозлился Иван Борисович. — Потому и позвали меня, что я Большой казной ведаю? Так я вам прямо скажу: нет денег! Оскудела казна! Латиняне и татары до подарков и звонких червонцев жадны. Где на них золота наберешься? А ведомо ли вам, что поляки, запершись в Московском кремле, из пушек жемчугом стреляли? Золотые ефимки и дукаты плющили и забивали в ружья вместо пуль. Запас свинца у них за время осады вышел, так они государеву казну разграбили. Ружные книги [1] упадок показывают. Ехал я сюда и видел: мужики в Гончарной слободе сруб новой избы ладили. Поглядел на них и сердечно порадовался: верят, думаю, что не допустим больше врага на нашу землю. Вот и считай: когда мужик построится, когда у него хозяйство в силу войдет, только тогда он казне сполна платить будет. Двух шкур с одной овцы не содрать!

Князь засопел в бороду, успокаиваясь после внезапной вспышки гнева, и глухо продолжил:

— Велик урон от иноземного нашествия: сколько добра разграблено, сколько земель заросло бурьяном! А страшный мор? Сколько от него православных без покаяния на погосты свезли? И сейчас крепости строить надо, войско содержать надо. Иноземцам, на службу государеву приглашенным, платить надо. Вот ты, князь, говорил о казаках. Им государь хлеб, ружейный припас, порох посылает. Они люди гулящие, не сеют, не жнут, только саблями машут. От них гиль да смута идет. Даром разве пенял им великий государь: не задирайтесь с татарами, не ходите на море, не громите турецких городов. Не так давно и того хуже — пожгли донские казаки султанские дворцы в Константинополе. Разбойники, право слово!

Пожарский рассмеялся:

— Сам не желая, Иван Борисович, высшую похвалу дал ты казакам. Такие храбрецы, что самого грозного турецкого султана заставили от них в его же столице прятаться!

— Э-э, — досадливо отмахнулся Черкасский. — Храбры казаки, спору нет. Зато своевольны и ненадежны.

Глаза Авраамия потемнели.

— Как можно забыть, что от Волги до Десны, от Оки до Дона лежит на русской земле Дикое поле? И не хлебом оно засеяно, а костьми людскими, не потом пахаря полито, а кровью да слезами полоняников. И нет у Руси в том Диком поле защиты крепче, чем Войско Донское! Разве не православные люди донские казаки? Или им Русь не дорога? Головами своими они платят за освобождение от полона. Живут в скудости и постоянной войне, обороняя наши рубежи от татар и турок. В деле, нами задуманном, на казаков опору должно иметь,

— Ну, как знаете, — развел руками Черкасский. — Я с казаками ряд рядить не берусь, а иноземщине деньги платить за всякое вранье я тоже не потатчик.

В палате повисла гнетущая тишина. Наконец Пожарский нарушил молчание:

— Не горячись, Иван Борисович! Не о том сегодня речь. Надобно бы нам своих людей для тайного дела сбережений Державы иметь.

— Хорошо говорить, у теплой печи сидя, — резко обернулся к нему Черкасский. — А сделать каково?

— О том день и ночь думаю, — примирительно улыбнулся Дмитрий Михайлович. — Тебе государем велено обороной рубежей ведать, а это самое место для таких людей и есть. Ближе к рубежам нужно новый монастырь построить. К примеру, у Муравского шляха. А в нем собрать молодых людей, духом и телом крепких, знающих языки чужих народов, и обучать их разным хитростям. На то и денег от казны просить не хотим. А еще сыскать здесь, в Москве, надежного человека, который питомцев того монастыря будет на Восток и на Запад отправлять, чтобы козни врага выведывали.

Пожарский одним духом осушил стоявший перед ним кубок, словно в горле у него пересохло после того, как произнес главные за сегодняшний вечер слова. Авраамий впился глазами в лицо Черкасского, ожидая ответа.

«Дело говорит, — подумал Иван Борисович. — Действительно, своих людей в чужих землях пора иметь, нечего иноземцам огульно доверять. Продадут со всеми потрохами и не поморщатся».

Горько усмехнувшись, князь поглядел на свои руки, делая вид, что любуется игрой пламени свечей в камнях дорогих перстней. Но и тянуть долго нельзя, надо отвечать. Однако что ответить, если в Москве нужного для тайного дела человека отыскать нелегко. Ближние к государю бояре к этому неспособны: больше о своих вотчинах пекутся, чем о благе Державы. Детки их и того лучше — дуралеи — «аз» от «буки» не отличают, знай гоняют голубей на крышах теремов да дворовых девок портят. Иные из бояр в черной измене замешаны: самозванцу служили, полякам помогали.

— Людей много надо, — не поднимая головы, сказал Черкасский. — А здесь, в Москве, найдем ли?

— О монастыре не тужи. — Авраамий светло улыбнулся, поняв, что глава приказа Большой казны встал на их сторону. — Настоятеля я уже подыскал.

— Это кого же? — живо заинтересовался Пожарский.

— Отца Зосиму. Муж ученый, до пострига в монашество воином был знатным. И главное, о родной земле душой радеет. Найдем и людишек, языки и обычаи иноплеменные разумеющих. Патриаршее благословение на постройку обители будет!