– Нет, – сказал ваятель, – если он пошевелит губами, я прикажу унести его от меня подальше. Ваятель должен вдыхать живую душу в мертвый камень. Однако имеется предел. Переступил его – значит, погиб. Любой отец и любая мать рождают живых людей. Но ведь ваятелями их не назовешь, твое величество!

Она подумала. Повернулась к Ахтою. Потом к Тихотепу. Она сравнила их – совершенно невольно – с Джехутимесом. И сказала себе: «Этот, с коротким рыжеватым париком, – такой небольшой и такой большой – рожден быть ваятелем. Он отмечен судьбой. Особой. Необычной. Он – избранник ее».

Ка-Нефер разглядывала скульптурный портрет с нескрываемым любопытством. Она призналась себе, что не знала прежде царицу. То есть не видела ее такой, какая она, вероятно, есть на самом деле. Сказать, что ее величество лучше, – нельзя. Утверждать, что ваятель сделал портрет красивее, – тоже нельзя. И оригинал, и этот розовый песчаник жили самостоятельно, отдельно друг от друга. Образ, породивший другой образ, жил в этом мире так, как живут взрослые дети вдали от родителей. Сами добывая себе хлеб насущный, радуясь радостям и горюя в горе. Было ли это открытием Ка-Нефер? Разве Ахтой не говорил ей именно об этом? Говорил. И все-таки она только сейчас поняла сердцем, что значит, когда достоверный образ и похож и не похож.

Джехутимес сказал:

– Твое величество, вон там, за занавеской, стоят изваяния принцесс. Не желаешь ли взглянуть на них?

– Да, желаю. И даже очень!

Он подал знак. Невидимые руки приоткрыли завесу из плотной ткани. И царица обрадовалась, увидев дочерей, расположившихся на полке из эбенового дерева. Даже покойная Мактатон стояла здесь – живая среди живых.

– О, бог великий, – проговорила царица, – вот они! Они как бы просятся ко мне. Да, это они. И головки – все до единой – моих дочерей!

С этими словами она погладила принцессу. Ее волосы, смазанные благовониями Ретену и зачесанные назад. И перехваченные тугой лентой.

– Тебе не кажется, – сказала она Джехутимесу, – что головы эти немного странноваты?

– Да, кажется.

– Так почему же чуточку не подправить их? Разве у тебя нет резца? Или мало помощников?

Ваятель покачал головой: нет – всего в достатке!

– Так что же, Джехутимес?

– Его величество забракует их.

– А я? Мое мнение – разве ничто?

Голова его крепко была посажена на шею. Такая четырехугольная голова на грубой крестьянской шее… Он сказал:

– В этом случае его величество прав.

– А я?

Джехутимес заглянул в ее лучистые зрачки, на которых были изображены сотни иероглифов, одно созерцание которых – истинное блаженство для смертного.

– Твое величество, ты не права.

Она резко повернулась. Так резко, что одеяние ее, не будь оно крепко затянуто в талии, полетело бы в сторону. Шагов за десять. Подхваченное ветром.

Ее величество сияла, как утренняя заря над Восточным хребтом. Ноздри ее порозовели и расширились. Брови, подмалеванные древесным углем, добытым в Та-Нетер, уподобились двум крылам.

– Люблю откровенность! – Царица рассмеялась. – Люблю бесстрашие Джехутимеса. – Она обратилась к Ка-Нефер: – А ты?

Но ведь и Ка-Нефер была женщиной.

– Твое величество, бывают мужчины и побесстрашнее.

– Как ты сказала?

– Побесстрашнее.

– Слово хорошее, хотя и не совсем правильное… Наверное, бывают.

Из-за серой занавески медленно вышел Нефтеруф. Такой могучий, такой сильный, как колонна в храме Атона, подпирающая тяжелую кровлю. Из-под бровей у него вырывались молнии, способные испепелить все живое.

Ее величество первый раз видела его. Совсем не знала его. Он так не походил на этих ваятелей, созидающих живые камни.

Нефтеруф поклонился в глубоком – глубочайшем, невиданно изысканном поклоне.

– Кто он? – спросила царица Джехутимеса.

– Твое величество, – поспешила ответить на ее вопрос Ка-Нефер, – если когда-нибудь вам понадобится раб, то более преданного не найдешь. Он ходил по улицам с маленькой обезьянкой. А сейчас месит глину. У славного Джехутимеса.

Ваятель утвердительно кивнул.

– Не кажется ли, – прошептала царица, – что он слишком статен для раба?

Ка-Нефер оглядела Нефтеруфа с ног до головы: «… В нем бурлит сила. Кипит, как вода, падающая с высоты на каменное ложе…».

– Твое величество, он будет преданней собаки.

– Это он говорил сам?

– Нет.

– Откуда же тебе это знать?

– Посмотри на него: эти глаза, сияющие, как молнии, эти губы, дрожащие от благоговения.

– В самом деле? Губы, дрожащие от благоговения?