Фараон спросил:

– Что слышно на Севере, Маху?

Север – это хетты… Это – Митанни. Это – Ретену. Это – Джахи. Север – это непрерывная война – от сотворения Кеми до этих дней, от фараона Нармера до его величества – жизнь, здоровье, сила! Север нынче – это позор для войск Кеми, отступающих, подобно льву, который на брюхе, с рычаньем, лязганьем зубов. Поэтому разговор о Севере – сугубо конфиденциальный…

– Я спрашиваю, Маху, что на Севере?

Его величество грозно приказывает. Его величество может выйти из себя. Через мгновение. И даже не заметишь этого мгновения. Тогда пеняй на себя!

Маху посматривает на Кийю, эдак многозначительно, – дескать, можно ли при ней?..

– Ты слышал, Маху?

– Да, твое величество.

Кийа скашивает взгляд на него – этого тучного человека, из которого – дай срок! – выпустят лишнее. Вот так: перетопят, словно рыбу на жир, и – все!..

Пенту приходит на выручку неуклюжему Маху:

– Твое величество, в арамейской стороне было совершено нападение на наши крепости…

– Как?! – Его величество, кажется, никого не видит. – Как?! На все крепости сразу?

– Нет, на две. Которые близ горы, называемой Муффа.

– Маленькая или большая гора?

– Она тянется с севера на юг. Здесь – два сехена от подножия к подножию. А с востока на запад – половина сехена.

– Гора небольшая, – говорит Кийа.

Фараон согласен: небольшая, можно сказать – горушка. Он кивает ей.

Маху вроде бы приходит в себя. Дар речи возвращается к нему. И он спешит – очень спешит! – сообщить фараону нечто важное.

– Твое величество, я получил сообщение: наши войска в Ретену отступают. Иные полки бежали… в беспорядке.

– Как это – бежали? – Кийа хмурит густые, жесткие брови.

– Назад бежали.

Его величество обращается к ней:

– Когда речь идет о войске, никогда не говорят: бежали вперед. Если даже воины наступают стремглав. Касаясь вражеских спин острием своих копий.

– Да, твое величество, это теперь я усвоила.

И ее пухлые – немного бесстыжие – губы сжимаются в узкую полоску…

«…Эта буйволица еще покажет себя. И мы помянем добрым словом суровую в соответственное время, но справедливую во все годы царицу нашу Нафтиту…»

«…Так ведет себя царица, которая процарствовала, по крайней мере, десять лет…»

«…Молодчина Кийа! С ними только так и надо обращаться. Слуги любят указующий перст хозяина. Слуги обожают царя, снесшего головы многочисленным подданным. Вот так, только так, дорогая Кийа – услада души моей, опора плоти моей, огонь, согревающий стынущую кровь мою!..»

Маху продолжал с воодушевлением, приходящим к царедворцам не сразу, но понемногу. Такое воодушевление исчезает не скоро. Следы его остаются на годы. Царедворец в этом случае быстро наживает на спине горб от многочисленных знаков преданности господину и полного раболепия.

– Твое величество – жизнь, здоровье, сила! – Небольшой наклон головы и в сторону Кийи. – На самом берегу моря – чуть повыше линии, если ее провести от Кодшу до берега, – наши воины тоже отошли…

– Не устояли под натиском врага?

– Боялись попасть в засаду.

– Хороши вояки!

– Твое величество, здесь пала тысяча воинов.

– Каким образом?

– Хетты наседали

– Как – уже и наседали?! Ты же сказал, что наши опасались засады.

–Засада сопутствовала наступлению врага. Один замысел его тесно переплетался с другим.

У фараона задергался подбородок:

– Маху, сколько раз предупреждал тебя изъясняться простым, ясным языком.

Маху подобострастно склонился.

– Сколько раз? – спрашиваю.

– Много раз.

– Да, именно много раз Я приказывал отбросить язык пыльных свитков. Посмотрите в окно, и вы увидите прекраснейшее из творений Атона – город его солнцеликости, великий Ахяти. Дворцы, построенные так, как никогда не строили их в Кеми: быстро – точно молния блеснула, красиво, будто солнце застыло на его стенах, волшебно, словно лунные лучи превращены в камни – белые молочные. Три года – и город Ахяти царственно смотрится в Хапи! Разве с помощью языка, подобного твоему, одолели бы мы постройку в столь сказочный срок? Тебя бы не поняли строители Ахяти, они засмеяли бы тебя и вместо дворцов и храмов соорудили бы что-нибудь несусветное.

– Твое величество, это истина! – говорит Кийа.

– Истина, истина! – подтверждает Пенту.

Маху вот-вот бросится наземь – где-то между его величеством и Кийей; даже не совсем понятно – перед кем? Еще мгновение, и он облобызает маленькие ноги стройной, горячей, как кусок солнца, женщины…

– Прости, великий владыка Кеми, – прохрипел Маху. – Прости!

Фараон махнул рукой. И, словно бы никого не замечая у себя под ногами, сказал Кийе:

– Не кажется ли тебе, что хетты слишком наглеют?