С моей стороны явилось тактической ошибкой искать защиты от дождя под непромокаемой кепочкой и прозрачным плащом на пару с Мило, чья белая шерстка, несмотря на это укрытие, быстро потеряла свой нарядный вид под мутными потоками воды. Позднее, очутившись в безопасном купе, я подправил немного его куафюру с помощью грумингового спрея, специально предназначенного для экстренных случаев подобного рода.

Я компенсировал упомянутые огорчения, не упустив случая блеснуть своими любимыми брюками – бриджами красно-коричневого цвета.

Мы оправились от шока, в который нас повергло известие о страшной кончине японца, а мои подозрения потеряли остроту, так что после ужина мы сели за покер и играли с полуночи до четырех утра.

За картами, во время одного из напряженных раундов, я столкнулся с конфликтом интересов, но, полагаю, разрешил проблему подобающим образом: искуситель Джекил во мне безжалостно подавил игрока Хайда.

Все повысили ставки, кроме струсившего Сукарриеты (а я так надеялся попортить ему кровь, хотя бы обскакав его в игре!), который угрюмо прихлебывал «Доминио де Конте» девяносто первого года.

Самодовольный пижон пил только вино, красное вино в любое время суток, отдавая предпочтения напиткам из Риохи: подобная ограниченность в пристрастиях вполне соответствует мировоззрению махрового националиста. Дешевая подделка под истинного знатока вин! До слез умиляло, как он принимался обнюхивать жидкость, словно игуана, и закатывал глаза, сообщая, что уловил особый букет.

Но вернемся к делу. До сноса могучая великанша мадам Перруш сделала первую ставку в пять тысяч, которую мы с Бокарротой уравняли. Однако моей милой Ковадонге показалось мало, и она добавила в банк еще пять тысяч; мы тоже.

У меня на руках была сильная и многообещающая пара тузов; Перруш и генерал также начинали с пар, ибо сбросили по три карты: все стремились добрать до тройки, за исключением Ковадонги, заявившей с откровенной фальшью в голосе, что остается при своих…

Замена карт была произведена, и я получил вожделенную тройку, а с тройкой тузов я готов отправиться прямиком в ад, подергать за хвост Сатану и вернуться невредимым.

Первый ход был с руки моей сеньоры Перниль. Ее трепетная грудь, которую почти не скрывала блуза из натурального шелка со смелым декольте, вздымалась и опускалась в такт прерывистого, частого дыхания. Она поставила двадцать тысяч песет и изобразила чарующую улыбку, улыбку богини чувственности, одновременно бросая нам словесный вызов воркующим голоском хорошей девочки с улицы Серрано. Такой незамысловатой уловкой она пыталась скрыть чистейший блеф, и провела Перруш и Бокарроту, которые немедленно вышли из игры.

Мой мозг заядлого игрока, безжалостная машина, едва не одержал верх, но мне показалось, ей будет приятно, если блеф сработает; хотя мне пришла сильная карта, я с чувством поздравил ее с выигрышем, потеряв при этом, разумеется, все свои ставки. Ковадонга поблагодарила меня за любезность саркастической шуткой, скрывавшей истинное восхищение моим широким жестом: она заявила, будто я спасовал из малодушия… В любой другой женщине подобная грубоватая прямота вызывала бы неприязнь.

Дабы намекнуть слащавому Сукарриете, что именно так сводят женщин с ума, а не всякими глупыми остротами, которыми он имел обыкновение засыпать ее, я подмигнул ему с притворным добродушием.

Вскоре Ковадонга, которой сопутствовала удача, сказала, что устала и хотела бы удалиться. Генерал Бокаррота весьма огорчился, разразившись проклятиями, и напомнил, что тот, кто в выигрыше, не должен вставать из-за стола даже если услышит трубный глас, возвещающий о Судном дне. Ковадонга пояснила, что уже предусмотрела, как уладить дело, никого не обидев, и послала верного оруженосца Ребольо разбудить Хасинто, чтобы муж подменил ее.

Все одобрили замену, меня же тотчас посетила идея, показавшаяся более заманчивой, чем перспектива продолжать игру с мужем-подкаблучником.

По прошествии нескольких минут, в течение которых завядший Сукарриета дерзнул выставить меня на тысячу дуро с тройкой паршивых шестерок против моих двух пар королей и дам, появился Хасинто, ничтожество в пижаме цвета фуксии и надетом поверх нее халате тонкой бежевой шерсти. Очаровательная Ковадонга строго велела ему встряхнуться и не подводить ее, поскольку она вверяет ему солидный капиталец, доставшийся ей в трудной борьбе.

Ребольо первым двинулся в спальный вагон (Бог мой! благоприятное стечение обстоятельств!), она за ним, попрощавшись со всеми, кроме меня: voila! Вот тот тайный знак, чтобы я пришел к ней!

Я рассеянно сыграл несколько раундов, ибо мысли мои были заняты сладостными видениями ожидающей меня Ковадонги, ее пышного тела, распростертого на мягком ложе. Оставшись без гроша, я решил, что это убедительный предлог выйти из игры, не вызывая подозрений: никто и не возражал.

И я покинул их, уже вновь охваченных азартом, ополчившихся друг на друга. Без всякого риска можно было предположить, что игра продлится до утра, так что времени на свидание с моей обольстительницей более чем достаточно…