И я деликатно поинтересовалась:

– А кроме мозгов набекрень, какие у нее еще болячки?

– Больше никаких, физически она в норме, убить ее может лишь сильное психическое потрясение.

– Езус-Мария, уезжаю, уже уезжаю!

– Перестань, в конце концов, есть же какие-то границы. Знаешь, может, из-за того, что свихнулась, жена стала вдруг неимоверно скупой, после инсульта ее просто не узнать. Раньше в этом отношении все было нормально, а теперь ее охватил вдруг панический страх, что она останется без гроша. Ну и последние годы мы живем только на то, что я зарабатываю. Нет худа без добра, благодаря этому мне и разрешили работать. Хотя началась форменная свистопляска. Нет меня – плохо. Есть я – тоже плохо, почему не на работе? Не жизнь, а каторга, впрочем, зачем я тебе все это рассказываю? Боюсь, скоро и сам свихнусь.

Я изумленно заметила:

– Надо же, поверить трудно, до чего внутренняя жизнь… я имею в виду не солитера, ты понимаешь, до чего и у тебя, и у меня внутренняя жизнь с нашими законными супругами складывалась одинаково! И я была в сходном положении и тоже воздержусь от деталей.

Как много можно выразить взглядом! В том, которым мы обменялись, наверняка содержалось то, о чем мы оба никогда не рассказывали друг другу… Вот интересно, а если бы мы были супругами, тогда как?

И ни с того ни с сего вдруг сообщила:

– Тогда я не приехала к тебе в Париж, потому что Мизюня не оформила приглашения.

Гжегож от неожиданности вздрогнул.

– Что?!

– А ты разве не знал? – удивилась я. – Ведь ты тогда был здесь, в Париже, ваши все знали. А в нашу предыдущую встречу, ну, ту самую, двадцать лет назад, я тебе разве об этом не говорила? Меня уже ждала работа в Париже, оставалось только съездить в посольство за бланками, ну и эта гадина отказалась, а на мое место сама устроилась. Впрочем, я была настолько глупа, что помогла ей в этом, попросила на той французской работе, пока я оформляюсь, принять ее временно вместо меня, потому что Мизюне без работы не удалось бы остаться во Франции. А она и заграбастала для себя мое рабочее место, и мне бланков не прислала, ну да я уже говорила. В общем, подложила мне грандиозную свинью. Много времени прошло, пока я разыскала работу в Дании и на несколько лет там увязла.

Гжегож выглядел слишком уж ошарашенным, никак не мог прийти в себя. В чем дело?

– Ну что ты? Разве не знал?

– Знал, весь наш польский колхоз в Париже тогда только об этом и говорил – дескать, Мизюня обвела подружку вокруг пальца, сама пристроилась на ее место. Да только я не знал, что подружкой была ты! Какие бланки, о чем ты говоришь? У нее на руках уже был вызов для тебя, так она его публично порвала и еще издевалась над наивностью некоторых.

Пришла очередь и мне ошарашиться.

– Ну, знаешь! – только и смогла вымолвить.

Тем временем Гжегож, переварив новость, рассказал мне самое главное.

– Ну так знай, тем самым она и нашу судьбу решила! Если бы ты тогда приехала в Париж, у нас бы все совпало. А мне и в голову не пришло, что она говорила о тебе! В Польше я ее почти не знал, только в Париже столкнулся! Надо же, дрянь какая! А известно ли тебе, что именно тогда она связалась с Ренусем и они вместе уехали в Штаты?

– Нет, не известно, да и какое мне дело? Так ты говоришь, совпали бы? Ведь именно тогда мы перестали переписываться, если бы я знала! И что, вместе со своим Ренусем разбогатела?

– Он богатеньким стал раньше, поэтому она с ним и связалась, иначе не вышла бы за него замуж.

Я никак не могла успокоиться.

– Говоришь, совпали бы?

А ведь тогда и в самом деле я вполне созрела для того, чтобы воссоединиться наконец с Гжегожем. Мой второй муж не был мужем, так, свободное сосуществование, которое к тому же явно шло к концу. Потому и захотела уехать за границу, подальше от него. Я бы ни минуты не колебалась, выбирая между ним и Гжегожем. И вот, пожалуйста, подруга по имени Мизя, которую все называли Мизюней, самовластно распорядилась двадцатью годами моей жизни, а может, и теми, что мне еще оставались.

И я поймала себя на том, что не питаю к ней дружеских чувств.

– Глупая к…! – вырвалось у меня.

– Целиком и полностью согласен с тобой, – согласился Гжегож. И высказал предложение: – У нас еще осталось немного времени. Ты не против того, чтобы рационально им воспользоваться?…

Вот и выходит – правильно я вымыла голову!

Дождь начался сразу же за Парижем и лил до самого Страсбурга. Вести машину я могла, сцепление выжимала всей негнущейся стопой, и не очень было больно. А на автостраде стало и вовсе легко. Включить пятую и жать на газ – особых конечностей для этого не требовалось. Ну ладно, на автозаправочной станции пришлось попотеть, из машины я вылезла раскорякой, но одной заправки хватило. Что из того, что на меня смотрели с удивлением – дождь, а я в босоножках, стану еще из-за таких пустяков переживать! И с грустью подумала – вот, из-за головы тоже не переживаю, теперь и без нее обойдусь, а при первом же удобном случае напялю парик и нет проблем. Потому как и Гжегожа тоже нет…

О второй голове я старалась не думать, хотя постоянно чувствовала ее за спиной. Знала, что она там, Гжегож подтвердил. Когда он спустился на машине из гаража и мою тяжелую дорожную сумку уместил на заднем сиденье, сказал:

– Возможно, тебе хочется знать, здесь ли она. Здесь, в твоем багажнике, в холодильнике, к сожалению, никто ее не украл. Не воняет, я проверил.

Я лишь зубами заскрежетала, и это было последнее, что при расставании услышал от меня любимый мужчина. Не воняет – и то хорошо. Вспомнила я не столь отдаленные времена, когда на границах таможенники любили заглядывать в сумки и чемоданы путешественников, а также в их багажники. Интересно, что бы случилось, загляни они в сумку-холодильник? Разумеется, это произошло бы уже на немецко-польской границе, на других пограничники не проявляли такого внимания к багажу иностранцев. И через сколько лет добралась бы я потом до дому? А, правда, у меня еще нога. Возможно, часть срока я провела бы в тюремной больнице.