Без пяти пять я испытала прилив искренней симпатии к еще незнакомым мне Осташекам, ибо их квартира была на первом этаже, не надо подниматься по лестнице. Вошла, познакомилась, позволила напоить себя кофе.

Разговорилась с хозяйкой, пани Осташковой. Женщина приятная, доброжелательная, но явно чем-то смущенная.

– Елена была нашей дальней родственницей, – запинаясь, рассказывала пани Осташкова. – Да, знаете ли, наш склеп, наше дело, кого мы там похороним, а для нее должны были уж хоть это сделать, проше пани… А вы частным образом интересуетесь или как?…

Я с чистой совестью заверила женщину, что как нельзя более частным. Успокоенная, та немного оживилась.

– Елена отдала нам свои деньги. Держала у нас и предупредила, что, если что с ней случится, – деньги наши, вроде как наследство от нее. Немного денег, но все же… Ну и как, проше пани, после этого ее в склеп не впустить?

Я горячо похвалила добрую женщину за ее справедливое решение. А пани Осташкова, видимо, все еще переживала недавние события, ей хотелось поделиться с новенькой, ничего не знавшей о похоронах Елены. Желание высказаться переполняло ее, выплескиваясь наружу, и мне не пришлось задавать вопросы.

– А ведь ужасти какие, проше пани, в катастрофе погибла бедная, а нам только вот сейчас сказали, хотя недели две как ее и в живых не было. Вроде бы не могли отыскать родственников, а чего трудного, ведь она у нас постоянно прописана, нашли наконец. Только вот тела не захотели отдать…

– Наверное, надо было произвести вскрытие, – со знанием дела заметила я.

Пожав плечами, пани Осташкова огляделась, желая убедиться, что никто не подслушивает, и понизила голос, хотя вокруг не было ни одной живой души. Детей она с самого начала выгнала погулять, а муж, не проявив ко мне никакого интереса, отправился куда-то за дом рубить дрова.

– Может, вы и правы, может, и вскрытие, но все говорят – что-то у нее с головой было. Всякое тут болтали и выходило, будто голова у несчастной отрублена… Да вы сами знаете, в катастрофах и не то бывает. А тогда с чего, спрашивается, нам ее сразу не показали? Хотя бы для опознания. Только в последний момент и показали, сегодня утром, как болезная уже в гробу лежала. Гроб мы заказали, все сделали, чтобы от людей не стыдно было, из самой Лодзи везли ее в гробике на похоронной машине, а когда приехали за ней, там, в морге больницы, нам и показали ее в гробу, все было при ней, все как следует, только вот на шее чего-то намотано. Я было поглядеть сунулась, да муж остановил. Какое тебе дело, сказал, что там? Это Елена? Елена. Видишь же, все при ней, нечего слушать, что болтают, глупая ты баба! Так сказал, ну я и отступилась, чего там, думаю, опять же, в катастрофах чего не случается, вроде ее личность. На всякий случай я на руку глянула, родинка у нее на руке была, как же, есть родинка, значит, Елена, без обману, а там пусть болтают, что хотят…

Ни с того ни с сего подумалось: сообщи я пани Осташковой все, что приключилось с Еленой и ее головой, озолотила бы меня, такие сенсации выпадают человеку раз в столетие, было бы что рассказывать всю оставшуюся жизнь. Естественно, сообщать не стала, попросила уточнить даты. Похороны Елены состоялись сегодня, но полиция их разыскала три дня назад, надо же, как раз после моего приезда в Груец… Голова у покойницы была. Интересно откуда? Злоумышленники подбросили или полиция разыскала? Сувенир у меня похитили, по всей вероятности, в Штутгарте. А не в Париже? Ведь Гжегож в холодильник не заглядывал, только сообщил о его наличии в моем багажнике. Не исключено, что уже тогда в холодильнике был ананас. Как же они провернули все с головой? Наверняка были задействованы несколько человек. Патологоанатом, допустим, служебной тайны не разгласил, а вот сторожа в морге наверняка пришлось подкупить. Впрочем, может, только напоить как следует. Нет, в Лодзь я не поеду, когтями выдеру все подробности из моих знакомых в Главном полицейском управлении, отдел особо тяжких преступлений.

– А чем она вообще занималась, эта ваша родственница? – поинтересовалась я. – Жила где? Тут, у вас, где и прописана?

– Да нет! – махнула рукой пани Осташкова и наконец спохватилась: – А почему пани ею интересуется? Пани ее знала?

Ответ пришел в голову моментально.

– Нет, не знала Скажу вам правду – я получила письмо от Елены. У нее были какие-то неприятности, и она хотела встретиться со мной. Я сразу не прочла письма, так получилось, а когда прочла – уже поздно было. Это меня мучает, чувствую себя виноватой перед покойницей. Вот почему и приехала к вам. Знаете, очень тяжело на душе, хотелось бы облегчить свою совесть, хоть теперь что-то для нее сделать. Это вроде как ее посмертное завещание, последняя воля, высказанная на смертном одре…

Услышав о смертном одре, пани Осташкова сразу избавилась от всех сомнений, он как-то сразу ее убедил и даже растрогал. Женщина до того разволновалась, что пошла красными пятнами и принялась допытываться, какие же неприятности были у Елены. Добрая душа, она тоже была готова расценить их как последнюю волю Елены и всей душой хотела мне помочь.

– В письме о неприятностях было написано туманно, я как раз у вас собиралась узнать что-либо конкретное. Пожалуйста, расскажите мне о вашей родственнице. Чем она занималась, как жила?

– Ну как… да обыкновенно. Работала. Может, неприятности как раз на работе и случились? Работала она прислугой у одних таких, богатеньких, где-то то ли в Варшаве, то ли под Варшавой. Да, вспомнила, и в самом деле где-то на краю города. Елена рассказывала, дом у них свой и сад большой при нем. Елена у них и готовила, и убиралась, работы хоть отбавляй, дом огромный, жаловалась. И знаете, наверное, вы правы, неприятности именно из-за работы вышли, она еще сказала, что ушла от хозяев. Тут как раз подвернулось ей в Варшаве жилье. Кто-то надолго уехал, она осталась сторожить, вот и жила там. А что она вам написала?