Он сжал пальцы на диванной подушке и приготовился накрыть ею голову: она отведет первый удар. Лицо Хинцельмана застыло.

– Они приносили мне в жертву детей задолго до того, как в Черный лес явились римляне, – сказал он. – Я был богом до того, как стал кобольдом.

– Может, настало время двигаться дальше, – сказал Тень, спросив себя, а что такое, собственно, кобольд?

Хинцельман только поглядел на него, потом снова ткнул кочергу в огонь, под самые тлеющие угли.

– Все не так просто. С чего ты взял, Тень, будто я могу покинуть этот город, даже если сам того захочу? Я, часть этого городка? Ты собираешься заставить меня уйти, Тень? Ты готов убить меня? Так, чтобы я мог уйти?

Тень опустил глаза. Ковер еще тлел там, где в него воткнулась кочерга. Проследив его взгляд, Хинцельман загасил ковер ногой, растерев искры. Перед мысленным взором Тени непрошено возникли дети, сотни детей, и все они смотрели на него пустыми глазами, и вокруг их лиц медленно плавали водорослями волосы. Они глядели на него с упреком.

Он знал, что подводит их. Он просто не знал, что ему еще сделать.

– Я не могу убить тебя. Ты спас мне жизнь.

Он покачал головой. Дьявол, вот теперь он чувствовал себя настоящим подонком. Он больше не представлялся себе ни героем, ни детективом, он – просто еще один дерьмовый предатель, который строго грозит пальцем тьме, а потом поворачивается к ней спиной.

– Хочешь, открою тебе тайну? – спросил Хинцельман.

– Конечно, – с тяжелым сердцем ответил Тень. Тайнами он был сыт по горло.

– Смотри.

На месте Хинцельмана у огня появился мальчик лет, наверное, пяти. Волосы у него были длинные и темно-русые. Он был совершенно голым, если не считать потертого кожаного ремешка на шее. Его пронзали два меча – один торчал в груди, второй входил в плечо, а острие выходило под грудной клеткой. Из ран рекой текла кровь, сбегала по телу ребенка, чтобы собраться лужицей на полу. Мечи выглядели невероятно древними.

В глазах ребенка застыла лишь боль.

А Тень подумал про себя: «Ну конечно!» Недурной способ сотворить своему племени бога. Тени не надо было объяснять, он и так понял.

Берете младенца и растите его в темноте, не давая ему никого видеть, никого касаться, и кормите его по мере того, как идут годы, лучше, чем других детей селения, а потом на пятую зиму, когда ночи самые длинные, тащите перепуганное дитя из хижины в круг костров и пронзаете клинками из железа и бронзы. Потом коптите маленькое тельце на углях, пока оно не высохнет совсем, заворачиваете в меха и носите с собой из лагеря в лагерь в дебрях Черного леса, принося ему в жертву детей и животных, превращая его в талисман племени. Когда, наконец, тотем распадается от старости, хрупкие косточки складываете в ларец и поклоняетесь ларцу; пока однажды кости не будут разметаны и позабыты, а племена, поклонявшиеся богоребенку, не исчезнут с лица земли; а о самом богоребенке, талисмане поселка, и не вспомнит никто, останется только призрак или брауни: кобольд.

Интересно: кто из поселенцев прибыл в Северный Висконсин полтора века назад – дровосек, наверное, или картограф, – пересек Атлантику с живым Хинцельманом в мыслях?

А потом окровавленный ребенок исчез, и кровь тоже, и перед ним снова оказался старик с пухом белых волос на голове, с гоблинской улыбкой и в свитере с влажными рукавами, намоченными, когда он переваливал Тень в ванну, которая спасла ему жизнь.

– Хинцельман, – раздался от входной двери голос. Хинцельман повернулся. Тень повернулся тоже.

– Я пришел сказать тебе, – натянуто произнес Чад Муллиган, – что колымага ушла под лед. Я видел, как она потонула, и решил, что приеду дам тебе знать, на случай если ты все пропустил.

В руках у него был пистолет, но дуло смотрело в пол.

– Привет, Чад, – сказал Тень.

– Привет, приятель, – отозвался Муллиган. – Мне прислали рапорт, что ты умер в тюрьме. Сердечный приступ.

– Ну надо же. Похоже, я только и делаю, что умираю.

– Он вернулся сюда, Чад, – подал голос Хинцельман. – Он мне угрожал.

– Нет, – отрезал Чад Муллиган. – Ничего такого он не делал. Я здесь уже десять минут, Хинцельман. Я слышал все, что ты говорил. О моем старике. Об озере. – Он прошел в комнату, но пистолета не поднял. – Господи, Хинцельман. Ведь и через город не проедешь, не видя этого проклятого озера. Это же центр городка. Так что мне, черт побери, теперь делать?

– Ты должен его арестовать. Он сказал, что убьет меня. – Хинцельман превратился в испуганного старика посреди старой пыльной гостиной. – Чад, я так рад, что ты здесь.

– Нет, – снова возразил Чад Муллиган. – Ты вовсе не рад.

Хинцельман вздохнул, потом нагнулся, словно со смирением, и выдернул из огня кочергу. Кончик ее горел ярко-оранжевым.

– Положи кочергу, Хинцельман. Просто медленно опусти ее на пол и держи руки на виду. А потом медленно повернись лицом к стене.

На лице старика возникло выражение откровенного страха, и Тень пожалел бы его, но вспомнил замерзшие слезы на щеках Элисон Макговерн. Хинцельман не двинулся с места. Не положил кочерги. Не повернулся лицом к стене. Тень уже собирался встать и отобрать у Хинцельмана кочергу, когда тот внезапно швырнул ее в Муллигана.