– Куда вы, папа?

– Я сейчас вернусь.

Я с беспокойством сделал несколько шагов за ним и остановился, проводив его взглядом до поворота улицы.

Вскоре возвратился из полицейского участка Шамсали-мирза вместе с чистильщиком. Чистильщик опять занял свое место. Дядюшка, просветлев, подошел к нему:

– Мы очень рады, что недоразумению положен конец.

– Да умножит господь вашу доброту, этот подлый индиец хотел мне воровство пришить! У, безбожник проклятый!

– Не сомневайтесь, господь воздаст ему за это!

– Я и сам с ним рассчитаюсь, – продолжая раскладывать свое имущество, пробормотал чистильщик. – Подождите, вот придет срок – я уж знаю, какую беду на него напустить.

Сверкнув очами, дядюшка вполголоса повторил:

– Придет срок, придет…

И, помолчав мгновение, произнес как можно значительнее:

– Не обращайте на них внимания, у вас другие дела. Продолжайте свою работу.

Чистильщик, не вникая в скрытый смысл его слов, ответил:

– Конечно, ага, я свое дело делаю.

Дядюшка одобрительно закивал:

– Да, дело прежде всего, а подобные помехи и срывы – их следовало ожидать.

Чистильщик, все так же не поднимая головы, ответил:

– Да ведь если одному индийцу спустить, свалять дурака, эти мерзавцы еще больше обнаглеют.

Дядюшка с довольной улыбкой повторил:

– Да, эти мерзавцы… заважничали они… Эй, Маш-Касем! Принеси-ка стакан шербету Хушанг-хану – освежиться.

Маш-Касем возился недалеко от меня, так что я услышал, как он буркнул себе под нос:

– Хоть бы это его последний стакан был!

Вечером дядя Полковник и несколько ближайших родственников на извозчике отправились на вокзал встречать Пури, который, как удалось установить, приезжает около девяти часов. Полковник весьма огорчился, тем, что не поехала вся семья, но делать нечего: дядюшке Наполеону и Азиз ос-Салтане пришлось остаться, чтобы принять Практикана с его матерью и сестрой, которые должны были прийти свататься.

Асадолла-мирза явился вскоре после отъезда дяди Полковника. Он выглядел очень довольным и, войдя, сообщил:

– Мы с Практиканом прошвырнулись по магазинам, купили ему роскошный парик. Он прямо как Рудольфе Валентино стал… Вот придет – сами увидите.

Азиз ос-Салтане давала последние наставления Гамар:

– Заклинаю тебя твоим светлым личиком, веди себя как благородная барышня. Не говори ни слова! Если что спросят – мы сами ответим.

Асадолла-мирза потрепал Гамар по щеке:

– Да, детка, лучше ничего не говорить. Людям нравится, когда девушка молчит. Если ты начнешь разговаривать, муж твой уйдет и ребеночек без отца останется. Поняла, душенька?

Гамар, которую одели в красивое зеленое платье, с невинной улыбкой отвечала:

– Да, поняла. Я своего ребеночка очень люблю, хочу ему рубашонку связать.

– Но помни, дорогая, если ты начнешь при них распространяться про ребенка, они уйдут, и ты останешься одна… Ни слова об этом не говори, они не должны знать, что ты ребенка ждешь. Поняла?

– Да, поняла, дядя Асадолла. Я при них совсем не буду говорить про младенчика.

Затем Гамар, Азиз ос-Салтане и дядюшка перешли в залу. Дустали-хан, ковыляя, добрался туда еще раньше и боком пристроился на диване. Мы с Асадолла-мирзой стояли во дворе, когда к нам подбежал Маш-Касем:

– Ох, голубчики вы мои! Идут, да только земляк-то мой – без парика.

– Что? Как без парика? А в чем же он?

– Да все в той своей шляпчонке.

– Ну и болван! Маш-Касем, беги, задержи на минуту женщин и вышли вперед Практикана, пусть он один зайдет, я посмотрю, какая муха его укусила.

– А еще мамаша у него больно страшная… Боюсь, как бы Гамар-ханум не напугалась.

– А что такое? Лицом нехороша?

– Она, конечно, в чадре… Но все одно – ужасть берет.

– Какая еще «ужасть»?

– Ей-богу, зачем врать?… Ведь собственными глазами видел, сохрани бог, сохрани бог, – у нее усы и борода, как у проповедника Сеид-Абулькасема.

Асадолла-мирза с досады даже стукнул себя кулаком по голове:

– Ну, теперь уж такую королеву красоты обратно не отправишь! Маш-Касем, беги, вышли вперед этого осла, я выясню, почему он, подлец, плешь свою прикрыть не желает.