– Этот Хамадолла слугой у него был несколько лет, – продолжал дядюшка. – Вроде и не воровал никогда. Работящий был, набожный… А теперь – нате вам! – в дом мой залез. Не-е-т, дело ясное, подучили его! Это все заговор против меня!

– Да вы лучше меня послушайте, ага. Зачем мне врать?! До могилы-то… Без работы он сидел, обнищал. Хотел небось дела свои поправить.

Дядюшка задумался и молчал. Маш-Касем продолжал поливать цветы, изредка посматривая в сторону моего убежища.

Неожиданно дядюшка хрипло сказал:

– Знаешь, Касем, меня сейчас больше всего беспокоит длинный язык этого мерзавца.

– Вы о ком, ага?

Дядюшка снова махнул рукой на наш дом.

– Кто свою честь не бережет, тот и другого ославит почем зря. Боюсь, распустит он сплетни по всей округе.

Маш-Касем покачал головой:

– Что ж, ага, в драке халву не раздают, – и, наверняка, вспомнив о невидимом, но все слышащем свидетеле, решил сменить тему, чтобы дядюшка не углубился в опасные дебри. – А почему бы вам не забыть все обиды. Взяли бы да и расцеловали друг друга! Глядишь, ссоры как не бывало.

– Чтоб я помирился с этим человеком?! В дядюшкином голосе звучали такая злоба и ярость, что Маш-Касем перепугался:

– Да я ничего и не сказал, ага… Оно конечно, мириться, с ним никак нельзя… Уж больно он вас обидел…

– Одним словом, боюсь я, начнет он распускать сплетни, наговорит людям ерунду всякую.

– Чего ж тут бояться, ага? По моему разумению, вы с ним все, что хотели, уже друг другу сказали.

Потеряв терпение, дядюшка раздраженно проворчал:

– Неужто ты так ничего и не понимаешь?! Забыл, что ли, что вчера случилось? Нездоровилось мне слегка, не по себе было… Ты помнишь, что он сказал уходя?

– Зачем мне врать?! До могилы-то… Нет, не помню.

– Как это не помнишь? В общем, из того, что он сказал, можно было понять, будто я вора испугался.

– Господи помилуй! Вы?! Испугались?! Да вам страх и неведом!

– А я тебе про что толкую! Уж кто-кто, а ты-то лучше других знаешь – ведь ты был рядом со мной и в битвах, и в походах, и в разных опасных передрягах. Тебе-то уж должно быть известно, что для меня самого слова «страх» не существует.

– Ей-богу, зачем мне врать? До могилы-то… Аллах свидетель, никак невозможно о вас такое сказать! Еще до Казерунской кампании покойный Солтан Али-хан говорил, что второго такого смельчака, как ага, поискать надо!… Помните ту ночь, когда в нашу палатку ворвались бандиты?… Господи, прямо будто вчера это было! Как сейчас помню… Вы тогда одной пулей троих наповал уложили…

– Да, в те времена бандиты свирепые были, грозные… Нынешние воры против них, что младенцы грудные.

Маш-Касем взволнованно воскликнул:

– Я-то сам, хоть тоже был смельчак и сорвиголова, но, чего греха таить, в ту ночь здорово перетрухнул… А потом атаман ихний в ноги вам как кинется и давай умолять о пощаде!… Ну прямо как сейчас помню!… Его, случаем, не Сеид-Морадом звали?

– Да… мы на своем веку много таких Сеид-Морадов повидали.

– Ни дна ему ни покрышки!… До чего ж подлый был, до чего свирепый!

Маш-Касем пришел в неописуемое волнение и, казалось, напрочь забыл о моем присутствии. У дядюшки Наполеона настроение тоже вроде бы поднялось. Лица обоих были в эту минуту такими просветленными и вдохновенными, что чувствовалось: и тот, и другой безоговорочно верят в собственные сочинения и сейчас перед ними словно оживают яркие картины далекого прошлого.

Несколько минут они оба молчали. Глаза их смотрели куда-то вдаль, на сияющих лицах играла улыбка. Дядюшка первым вернулся из мира грез и, вновь нахмурившись, сказал:

– Так-то так, Маш-Касем, но об этом только ты да я знаем. А если… если этот клеветник начнет вместе с простофилей доктором людям рассказывать, что дескать кое-кто от страху чуть богу душу не отдал… что тогда останется от моей репутации?

– Да кто им поверит, ага? Кто в этой стране не знает о вашей отваге, о мужестве вашем?!

– Если б люди головой думали! А то ведь только ушам своим да глазам верят. Что ни говори, а я убежден: этот человек на все пойдет, только бы подорвать мой авторитет, только бы ославить на всю округу.

Тут Маш-Касем вроде бы снова вспомнил, что я прячусь рядом, за ветвями самшита. Он покосился в мою сторону:

– Об этом сейчас не время говорить, ага. Пока ведь ничего такого не случилось.

– Не соображаешь, что ли?! Да они уже сегодня начнут языками чесать!

– А мы скажем, что вранье это… Скажем, что аге, мол, нездоровилось…

– Да, конечно, но… – Дядюшка ушел в раздумья и замолчал.

– Можно, к примеру, сказать, что вас змея ужалила.

– Не городи вздор! Где это видано, чтобы человека змея у жалила, а наутро он уже здоровый был?