Потом он обратился ко мне:

– И ты тоже, ради матери твоей, не говори ни слова. Ты Азиз знаешь, знаешь, на что она…

– Мужайтесь, господин Дустали-хан, обещаю что ничего не скажу Азиз-ханум.

Дустали-хан вздохнул свободнее и попросил воды, доктор удалился, чтобы поговорить с ожидавшими в приемной, я нацедил из эмалированного докторского рукомойника стакан воды для раненого и тоже вышел.

В приемной доктор настойчиво, убеждал Азиз ос-Салтане вернуться домой:

– А вы, ханум, ступайте к себе. Я приложу все усилия, сделаю все, что можно, но состояние вашего супруга не слишком обнадеживающее.

При этих словах доктор подмигнул дядюшке и остальным, чтобы они не принимали всерьез его речей. Асадолла-мирза подошел ко мне и тихонько спросил:

– Ну как он там?

– Ничего серьезного, – так же тихо ответил я. – Это он от страха перед Азиз-ханум сознание потерял.

Несмотря на уговоры доктора, никто не собирался покидать приемную. Пришлось ему вернуться в кабинет, я последовал за ним. Пока Дустали-хан, покрытый крупными каплями пота, кусал подушку, доктор извлек пинцетом три маленьких дробинки и наложил на рану повязку. Но тут Дустали-хан, превозмогая боль, принялся сдавленным голосом уговаривать доктора, чтобы тот обмотал ему бинтами все тело и запретил перевозить домой, предписав оставить его на ночь в доме дядюшки.

Когда доктор вышел из кабинета, все обступили его, а Азиз ос-Салтане заголосила:

– Ох, доктор, говорите, какая беда меня ожидает, как он себя чувствует?!

– Жить вам не тужить, ханум, жить вам не тужить, в настоящий момент ничего сказать не могу – все зависит от организма… Если дотянет до утра, значит останется в живых.

Он снова знаками дал понять дядюшке и прочим, что говорит это только для отвода глаз, а потом продолжал:

– На сегодняшнюю ночь оставьте его в доме аги – здесь ближе ко мне, в случае ухудшения я быстрее смогу подоспеть. Сейчас я впрыснул ему морфий – чтобы несколько ослабить боль, когда он придет в себя.

Уложив неподвижное перебинтованное тело Дустали-хана на легкую походную кровать, мы перетащили его к дядюшке. Азизолла-хан, участковый полицейский, который вышагивал у дверей, дошел с нами до дядюшкиного дома. Дядюшка повернулся к нему:

– Господин Азизолла-хан, Дустали лучше, вы можете идти.

– Но, ага, мне поручено составить рапорт. В человека стреляли…

– Это несчастный случай, он поранил себя во время чистки ружья. Состояние у него удовлетворительное, и жалоб ни от кого не поступало.

– Воля ваша, ага, только какое же это ружье он чистил, что пуля ему в заднее место угодила?… Мы ведь тоже не дети малые!

Маш-Касем заволновался:

– Сколько можно придираться, Азизолла-хан?… До чего же вы все зануды, вам бы только прицепиться к чему ни попадя! Человек в здравом уме занимался с ружьем, отошел…

– Ум-то умом, а вот как насчет здравой задницы? – прервал его полицейский.

– Да уж, ружье штука такая… Иной раз в глаз стрельнет, другой раз – в сердце, а случается и в заднюю часть попадает. Вот один мой земляк…

– Маш-Касем, ты бы уж не вмешивался, – раздраженно оборвал его дядюшка. Он увел Азизолла-хана в другую комнату и, очевидно, столь убедительно разъяснил ему, как пуля, сбившаяся с пути во время возни с ружьем, попадает именно в то самое место, что Азизолла-хан, выходя из дверей, все еще приговаривал:

– Вы уж извините, ага, мы, конечно, вашу хлеб-соль завсегда помним… Ну, пойду – ничего я об этом не слыхал… Но если, не дай бог, господину Дустали похудшает, вы уж, пожалуйста, сами до утра сообщите в полицейское управление.

Когда я вошел в комнату, где лицом вниз уложили Дустали-хана, я сразу увидел Лейли, которая с полными слез глазами сидела у постели больного. Я просто не мог оставить ее в такой печали и тревоге: знаком подозвал к себе и сообщил, что состояние раненого вовсе не плохое и он изображает умирающего только из страха перед женой.

Азиз ос-Салтане между тем не замолкала ни на минуту. Ударяя себя по голове, по лицу, она рыдала и причитала:

– Порази господь мою руку… Боже, пошли мне смерть, чтобы не видала я Дустали в таком состоянии. Придумайте же что-нибудь, позовите какого-нибудь другого врача! Я его в больницу отвезу…

– Ханум, другой врач не поможет, – старался успокоить ее дядюшка. – В этот час где мы найдем врача? Да и больного лучше не беспокоить – может открыться рана. И потом, в больнице начнут расследовать, как это случилось… Вы хотите попасть в тюрьму?

На мгновение установилась тишина, и тут от постели раненого донесся стон, и губы его дрогнули. Казалось, он пытался что-то выговорить. Асадолла-мирза, который все время молчал, сказал:

– Моменто, похоже, он хочет что-то сказать.

С этими словами он сел около постели и нагнулся к больному: