— В таком случае, я могу позвонить из своего кабинета домой?

— Разумеется.

В приемной уже никого не было, Зинаида Кондратьевна ушла. Кожухов достал из кармана ключ, открыл кабинет. Кондиционер оставался включенным — пахнуло свежестью. Запершись, он опустил на окнах жалюзи и подошел к телефону, но как только снял трубку, вспомнил о предостережении Земцова: телефон наверняка прослушивался — и этот, служебный, тоже. Звонок Джеку Камаю отпадал.

Он набрал домашний номер.

— Алло. — Зоя?

— Толя?! Толя, где ты?! Господи, что происходит?! Что с тобой?! — Она говорила, давясь слезами.

— Не плачь, — тихо сказал Кожухов. — Со мной все в порядке.

— Как это «в порядке»?! Тебя не похитили?! По телевизору… В дверь кто-то постучал. Дверная ручка дернулась.

— Никто меня не похищал. Послушай, Зоя. Я на работе. У меня на столе лежат доверенности, заверенные нотариусом, на дачу, и вторая — на машину…

«Анатолий Борисович! — зычно позвал кто-то из приемной. — Отоприте!»

— Продай все это. Оставь часть денег себе, остальное положи на счета Вовки и Сергея.

— Ты арестован?!

Стук повторился. На сей раз сильнее, настойчивей.

— Нет, я не арестован.

— Тогда что происходит?! — истерично кричала жена. — Зачем продавать, зачем нам эти деньги?!

«Кожухов! — прыгала дверная ручка. — Кожухов, откройте дверь!»

— …что мне с ними делать, Толик?! Кожухов переждал приступ истерики.

— Жить! — сказал твердо и положил трубку.

«Анатолий Борисович, на минутку! Это Вершков!..» — за дверью слышались еще чьи-то голоса, потом по ней стали стучать кулаками.

Кожухов прижал к груди пистолет и выстрелил до того, как замок не выдержал и в распахнувшуюся дверь ворвались люди.

«…которые на Невель шли, платили витебской бригаде, а „уральцы“ — могилевским.

— Сколько?

— По пятьсот. За транспорт.

— Что они возили?

— Цветмет. Медь, никель, титан, алюминий. В апреле «уральцы» шли на Латвию через Витебск с тремя транспортами, охрана — человек восемь. «КамАЗ» и два «МАЗа» с прицепами. Платить отказались. Ну, наши… «витебские», то есть… начали стрелять, троих положили…

— Этот инцидент нам известен. Вы с «витебскими» поддерживали связь?

— Нет. Бригадиры пару раз встречались — договаривались о территории. С «минскими» стычки были после того, как фургон с редкоземом стопорнули.

— С каким редкоземом?

— Не помню. Узнали, что на Калининград транспорт пойдет с металлом… Они все вроде на Калининград идут: пошлину платить не надо — из России в Россию получается… Ну, вроде, медь и алюминий у них — для отвода глаз, а в кабине должна была быть коробка или чемодан с… этим… Наши…

— Кто «наши»?

— Турич, Пелевин… Меня там не было, я ничего не видел — на Даугавпилс с сельхозтехникой в тот день ходил, можете проверить. Мне брат Василий говорил.

— Я проверю, Шалов. Дальше?

— Дальше… это… м-ммм… дальше…»

Рутберг оторвал от магнитофона напряженный взгляд и посмотрел на Кормухина.

— Сестра укол делает, — пояснил тот. — Обезболивающее. Они сидели вдвоем в кабинете Рутберга в Краснодольской прокуратуре. Их разделял стол, заваленный следственными материалами, — документами, аудио— и видеокассетами, протоколами. Изредка звонил телефон.

— Как Родимичу удалось его разговорить? — поинтересовался Рутберг, размешивая сахар в давно остывшем стакане с чаем.

— Очень просто, — ответил Кормухин. — Пообещал отпустить домой.

— Как?.. После всего, что он натворил?

— Эти показания он давал в реанимационном отделении Минской горбольницы — повреждены шейные позвонки после неудавшейся попытки суицида. Пока родители ищут деньги на операцию, его поддерживают наркотиками. Но врачи говорят, шансов на то, что он встанет с постели, практически нет. Так что никто его в колонию не отправит — со сломанной-то шеей. Свобода ему гарантирована.

В магнитофоне что-то звякнуло, стоны прекратились. «Ну что, Леня, полегче теперь? — послышался голос Родимича. — Да…

— Постарайся вспомнить, о каком редкоземе рассказывал брат? Тантал, ниобий, рутений, иридий, скандий?..

— Да!

— Что «да»?

— Этот… скандий. Да.

— Сколько там было?

— Я не знаю, меня там не было.

— Я верю. Куда он потом девался?

— Потом… потом приехали «минские», сказали, надо вернуть. Из самой Москвы бригада «крутых» заявилась — обещала всех перерезать без разбора за этот скандий. Пелевин и Турич с охраной ездили к ним на «стрелку», решили подбросить…»