– Мужики, - сказал я пилотам.
– На вашем месте я не стал бы особенно разгоняться.

– Взлетать!
– завизжал араб.

– Мужики, не советую, - повторил я.
– Ваше дело, конечно. Но я бы притормозил.

– Что у него в руках?
– спросил командир экипажа, вытягиваясь вперед и напряженно всматриваясь в Сивопляса, который стоял несокрушимо, как памятник самому себе.

Я объяснил:

– Ручной зенитно-ракетный комплекс "Игла". Дальность полета ракеты по горизонтали - пять тысяч двести метров...

От резкого торможения араба бросило на кресло второго пилота. Воспользовавшись этим вполне житейским обстоятельством, я отобрал у него "глок", слегка успокоил, а потом попросил его телохранителей аккуратно положить на пол "узи", а самим тоже лечь в проходе и не шевелиться. Один послушался, а другой пошевелился. Больше он шевелиться не будет.

"Руслан" замер, турбины стихли. И тут по фюзеляжу словно бы загромыхал камнепад. Что-то ахнуло, долбануло, аварийные люки выбило, и в самолет черным горохом сыпанули десантники в "ночках".

– Руки!
– рявкнул один из них.
– Бросай оружие, ексель-моксель!

– Ковшов!
– завопил я, поспешно отшвыривая от себя "глок". Отставить!

Младший лейтенант Ковшов стащил "ночку" с потной физиономии и удивленно сказал:

– Здорово. А ты что тут делаешь?

– Да так, - ответил я.
– Ничего особенного. Оказался здесь по чистой случайности.

И это была святая правда.

Глава XV

– Почему классическая трагедия состоит из пяти актов?
– спросил Боцман, рассеянно поигрывая пистолетом-пулеметом АЕК919К "Каштан" калибра 9 миллиметров с начальной скоростью пули 315 метров в секунду и темпом стрельбы 900 - 1000 выстрелов в минуту. Артист объяснил:

– Я так думаю, потому что больше зрители не выдерживали. Вникни, каково было древним грекам: лавки каменные, солнце печет, посиди-ка.
– Он подумал и самокритично добавил: - Возможно, есть и более научное объяснение. Но я до него не доучился. Поэтому многое осталось загадкой. Вот, например, разницу между комедией, драмой и трагедией я понял, а чем отличается фабула от сюжета, до сих пор точно не знаю. Догадываюсь, конечно, но очень смутно. В искусстве вообще много загадочного.

Боцман обдумал его слова и сказал:

– Насчет комедии - ясно. Это когда смешно. А какая разница между драмой и трагедией? Артист разъяснил:

– В драме все может быть и так, и эдак. В последнюю минуту могут примчаться менты и вызволить героя и трепетную героиню из рук бандитов. Может, как в нашем случае, подоспеть спецподразделение антитеррористического центра и в лице младшего лейтенанта Ковшова поставить финальную точку в драме, произнеся универсальное выражение "ексель-моксель". Или, как в добрые старые времена, о которых в театральном мире ходят легенды, на партсобрании может встать седоусый токарь-многостаночник и сказать: "А вот я, товарищи, считаю, дык, что это не по-партейному". А в трагедии - без вариантов. Герою обязательно придет п....ц. И он это знает. Но он клал на это с прибором. Поэтому он и герой.

Артист немного помолчал и заключил:

– Жизнь, в сущности, - это трагедия. Ибо финал ее предрешен. И сколько бы ты ни прожил, от этого черточка между датой рождения и датой смерти не станет длинней. Нет, не станет.

Сделав это обобщение, Артист глубоко задумался, словно бы пытаясь понять, что же, собственно, он сказал и как это соотносится с реальной жизнью, которая окружала нас в виде просторной подземной лаборатории с компьютерами на стендах и осколками винных и водочных бутылок на бетонном полу. В дальнем от нас углу в кресле-коляске сидел, нахохлясь, как сыч, генерал-лейтенант Ермаков, похожий сейчас не на президента Рузвельта, а скорей на Наполеона Бонапарта в ожидании отправки на остров Святой Елены.

Но Боцмана в силу его практического склада ума больше интересовали вопросы не бытия, а быта. Поэтому он спросил:

– А у нас сейчас что? Не комедия, ясно. Драма или трагедия?

– Не знаю, - сказал Артист.
– Не знаю. Посмотрим. Надеюсь, что для нас уже не трагедия. Из главных действующих лиц мы перешли в разряд греческого хора. Не путать с греческим залом. Функция хора - при сем присутствовать и выражать свое отношение к действию. Возвещать: "Почувствовавши к творчеству влеченье, поэт одну задачу положил себе - чтоб нравилось его созданье публике. Но видит, что. совсем наоборот". Дальше не помню.

Не знаю, как насчет греческого хора, но то, что из арестантов мы превратились в охрану, это точно. Освобожденный из темницы полковник Голубков сразу же развил бурную деятельность. Вместе с прибывшим на место ЧП генерал-майором Дьяковым Николаем Дементьевичем, под началом которого мы два года воевали в Чечне, он быстро вник в обстановку, сложившуюся на борту "Руслана" в момент несостоявшегося взлета, и сделал вывод, что мои действия были правомерными.

Он, правда, указал на то, что мне вовсе не обязательно было стрелять на поражение, достаточно было ранить террориста в руку, а не засаживать ему пулю в глаз, но генерал-майор Дьяков похлопал полковника Голубкова по плечу и сказал: "Нормально, Константин. Нормальный выстрел". Чем и отпустил мне грех за нарушение какой-то заповеди со скрижалей строителя коммунизма (если она была на этих скрижалях). Впрочем, никакого греха и не было. Была работа. Я ее сделал. И все. И точка.