— Не имею представления, — вздохнул он. — Убив себя, она лишь избавилась от наиболее плотной части своего тела. То, что осталось, магнитно удерживается Землей, но где именно — узнать почти что невозможно. Коридор между физическим и астральным миром фактически бесконечен.

— Сколько времени она там пробудет?

Он медлил с ответом.

— Альберт?

Он тяжело вздохнул.

— Пока не наступит время ее естественной смерти.

— Ты хочешь сказать… — Я потрясенно смотрел на него, не смея поверить. Я едва не задохнулся от горя. — Двадцать четыре года?

Он не ответил. В этом не было необходимости; к этому моменту я уже сам знал ответ. Почти четверть века в «низшей сфере» — месте, о котором я не смел раньше даже помыслить, потому что оно будило во мне такие мрачные предчувствия.

Внезапный проблеск надежды. Я за него ухватился.

— А ее эфирное тело не умрет, как мое?

— Только через двадцать четыре года, — сказал он. — Оно будет существовать, до тех пор пока она остается в эфирном мире.

— Это несправедливо, — сказал я. — Наказать человека, который сошел с ума.

— Крис, это не наказание, — мягко возразил он. — Это закон.

— Но она, должно быть, потеряла рассудок от горя, — настаивал я.

Он покачал головой.

— Будь это так, она бы не оказалась там, где она сейчас. Все очень просто. Никто ее туда не отправлял. То, что она там, — доказательство того, что она приняла решение сознательно.

— Не могу в это поверить.

Я встал и отошел от него.

Альберт поднялся и последовал за мной. Когда я остановился, чтобы прислониться к дереву, он встал рядом.

— Там, где она сейчас, все может быть не так уж ужасно, — пытался он меня ободрить. — Она всегда старалась вести достойную жизнь, была хорошей женой и матерью, славным человеком. Ее положение, безусловно, не таково, как у тех, кто вел подлую жизнь. Все дело в том, что она потеряла веру и должна оставаться там, где пребывает сейчас, пока не придет ее время.

— Нет, — решительно произнес я.

Он не ответил. Почувствовав его замешательство, я взглянул на него.

Так он понял, что у меня на уме, и впервые за все время, пока мы были вместе, я заметил на его лице выражение смятения.

— Крис, это невозможно… — вымолвил он.

— Почему?

— Ну… прежде всего, я не верю, что это выполнимо, — сказал он. — Никогда не видел, чтобы это делалось, и не слышал, чтобы хоть один человек предпринял попытку.

Я похолодел от ужаса.

— Никогда?

— Не на этом уровне, — ответил он.

Я беспомощно взглянул на него. Но вскоре ко мне вновь вернулась решимость.

— Тогда я буду первым, — заявил я.

— Крис… — Альберт смотрел на меня с искренней тревогой. — Неужели не понимаешь? Она там с благой целью. Если будешь ей помогать, то исказишь цель, ты…

— Я должен, Альберт, — с отчаянием произнес я. — Разве не понимаешь? Просто не могу ее там оставить на двадцать четыре года. Я должен ей помочь.

— Крис…

— Я должен ей помочь, — повторил я настойчиво. — Неужели кто-то попытается меня остановить?

Он проигнорировал мой вопрос.

— Крис, даже если ты ее найдешь, что, скорее всего, невозможно, она посмотрит на тебя и не узнает. Услышит твой голос и не вспомнит его. Твое присутствие будет для нее непостижимым. Она не только откажется принять твою помощь, но не станет даже слушать тебя.

Я спросил снова:

— Неужели кто-то попытается меня остановить?

— Дело не в этом, Крис. Ты не имеешь представления об опасностях в…

— Мне на-пле-вать! — прервал его я. — Я хочу ей помочь!

— Крис, ты ничего не сможешь сделать.

Я изо всех сил пытался держать себя в руках.

— Альберт, неужели нет ни малейшей возможности, поговорив с ней, что-то изменить? Что, если она сможет, хотя бы в малейшей степени, достичь понимания, и это сделает ее положение чуть более сносным?

Прежде чем ответить, он долго смотрел на меня в молчании, казавшемся бесконечным.

— Хотел бы я сказать «да», — молвил он, — но не могу.

Я почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног. Но я решительно выпрямился.

— И все же я должен попытаться, — сказал я. — И я попытаюсь, Альберт. Меня не волнует, насколько это опасно.

— Крис, прошу тебя, не говори столь бездумно об этих опасностях, — попросил Альберт.

Прежде я не замечал в его тоне ни малейшего намека на осуждение. Теперь заметил.