— Правильно делаешь, молодец. Бриться погоди. Только около ушей подправь. Переросло…

Нынешний сезон с самой ранней весны они начали, чувствуя реальную и нарастающую тревогу. Небо над ними было как бы затянуто тончайшей мглой далекого лесного пожара. Эта мгла возникла еще в прошлом году, в мае. Тогда, в том мае, пришел в поле Василий Степанович. Приблизился к Федору Ивановичу, который во главе своей женской бригады окучивал молодую картофельную ботву. Отвел бригадира в сторону и, не меняясь в лице, даже доставая при этом сигарету, сообщил:

— Наша с тобой, Федя, конспирация горит. И борода твоя не помогла. До Касьяна, правда, еще не дошло. Другой перехватил, сам хочет реализовать… Спартак Петрович, мой старый дружок. В сортоиспытании начальник. Прямо за глотку, Федя, взял. Шантажирует. Пятьдесят процентов участия ему дай.

Это было год назад. Федор Иванович тогда только голову опустил. И взгляд у него стал задумчивым, как бы мечта появилась.

А прилип к ним этот Спартак Петрович еще раньше — позапрошлой осенью. Еще тогда начал интересоваться — что за сорт. Шутку обронил на ушко Цвяху:

«Ты, Василий Степанович, хоть бы раз кинул мне авторство, что тебе стоит… Работаешь на вас, чертей, организуешь вам все, а толку…» И Цвях пообещал ему, сказал, что сделает авторство. «Ты давай толкай в сортоиспытание, а бумагу мы пришлем», — так ему сказал. Федора Ивановича он не стал тогда тревожить, таил заботу в себе. Но Спартак этот всерьез вцепился, и, в конце концов, пришлось все рассказать.

— Я так думал: пусть запустит в испытание, разошлет приказ по станциям. А мы потом сообразим что-нибудь, — говорил он в памятном прошлогоднем мае, знакомя Федора Ивановича с новым, нерадостным поворотом судьбы. — Все-таки дружба старая, что ни говори. Думал, откуплюсь как-нибудь. А он, видишь, жить научился, с ним не повиляешь. И Ивана Ильича, оказывается, хорошо знает. И вся картина ему, как я понял, ясна. Улыбаться все время приходилось. В ресторан приглашать. А в общем, хоть и ходили мы с ним в ресторан, хоть и надрались как свиньи… И адреса станций он же нам тогда, ты помнишь, прислал… А вот им от себя бумагу не спустил. И наша картошечка, которую мы разослали, выходит, была послана зря…

— Мы же целую тонну!..

Долго после этого они молчали на поле. Ничего больше не говорили. Только Цвях, прощаясь, протянул:

— Во-от, брат. Какой у нас нынче май… Какое разнообразие предлагает жизнь…

И небо над ними как бы затянулось чуть заметной красноватой дымкой.

В этом — уже пятьдесят четвертом — году, в феврале Василий Степанович опять ездил в Москву и опять встречался со своим дружком. Опять пошли в ресторан.

— Слушай, Спартак… Ты чего же? — спросил он. — Мы же тонну разослали. Знаешь, как трудно новый сорт размножать.

— А я виноват, что ты опережаешь? Приказ же еще не спущен. Она лежала у них, лежала… В общем, съели сотрудники ваш подарок. Видно, хорошая картошка. Эти дамы на станциях понимают вкус!

— Ну ты меня удивил. А чего ж ты приказ не выслал?

— А ты чего? Что обещал?

Вот почему в разгаре этого лета Федор Иванович ринулся в Москву. Он не знал, что его там ждет, но, как и раньше, душа его подобралась, готовая к любой встрече. И брезжило вдали неясное предчувствие. Ничего он еще не знал — что и как будет делать, но некий мускул уже подрагивал в душе: Федор Иванович гневно отвергал мягкую дипломатию Цвяха, старомодную и не дающую нужных результатов.

На ходу зорко оглядев свою улицу и дом, но ни разу не остановившись, он молнией влетел на свой третий этаж — как это делает в лесу барсук, когда на рассвете возвращается в нору. Вошел в длинный, прохладный полутемный коридор, отпер свою дверь и бесшумно закрыл за собой. Воздух в его норе был прозрачен — вся пыль мягко улеглась и спала здесь четыре года — с того времени, как он, выйдя из больницы, в последний раз заглянул сюда. Прозрачная штора светилась в лучах лета.

Пожелтевший конверт лежал на полу у его ног. Федор Иванович достал из него сложенный лист. Русый волос был на месте.

Сосед передал ему пачку писем. Того, что Федор Иванович ждал, в письмах не было. Нет, одно ожидание все-таки сбылось — целых три письма из Комитета госбезопасности. Все были посланы в этом году, недавно. Их отправляли с промежутками в двадцать дней. Короткие приглашения на беседу. «По касающемуся Вас вопросу… позвонить по телефону… тов. Киценко». На конвертах были волнистые и круглые штемпели. «По почте послали», — определил Федор Иванович. Никакой специальной спешки он не почуял. Это были конверты из обычного делового потока. Правда, то, что произошло с Иваном Ильичом и с ребятами из «кубла», — все это тоже был деловой поток…

Идти или не идти? Ничего не решив, но сунув на всякий случай в задний карман брюк одно извещение, паспорт и жесткий конверт со справками, он вышел налегке на яркую улицу. Впереди было главное дело. Монета провалилась в щель телефона-автомата. Ответил женский голос.

— Комиссия…

— Мне, пожалуйста, Спартака Петровича.

— Кто спрашивает?

— По поручению Василия Степановича Цвяха.

Трубка долго молчала. Потом вкрался тихий голос, глухой и внимательно-неторопливый: