– Чорт побери, в ваши годы и я наслаждался такого.

рода скандалами. Ну, а теперь... видно, стар становлюсь.

Эндрью невольно подумал, что Экхарт неверно судит о нем. Он был далек от того, чтобы "наслаждаться скандалами". Он был озабочен, утомлен, раздражен. Он с озлоблением спрашивал себя, неужели ему всю жизнь предстоит биться головой о каменную стену? Но душевная подавленность не мешала ему страстно желать своей реабилитации перед всем взбудораженным городом.

Наконец прошла эта неделя, и в субботу днем собрался комитет, как было сказано в повестке, для "дисциплинарного допроса доктора Мэнсона". В комнате заседаний не было ни одного свободного места, и даже перед домом на площади слонялись группы людей, Эндрью вошел в дом и поднялся по узкой лестнице наверх, чувствуя, что сердце у него сильно бьется. Он говорил себе, что надо быть спокойным и твердым. Но когда он сел на тот самый стул, на котором сидел в качестве кандидата пять лет назад, он точно оцепенел, во рту пересохло, нервы были напряжены.

Заседание началось не молитвой, как можно было бы ожидать от ханжей, которые подняли кампанию против Эндрью, а пламенной речью Эда Ченкина.

– Я сейчас изложу все факты товарищам по комитету,- начал Ченкнн, вскочив с места, и в громкой и нескладной речи перечислил все обвинения, выдвинутые против Эндрью. Он говорил, что доктор Мэнсон не имел права заниматься тем, чем занимался. Он работал для себя в служебное время, за которое комитет платил ему, причем делал это, пользуясь комитетским имуществом.

Кроме того, он делал вивисекции или нечто в этом роде.

И все это - без обязательного о41ициального разрешения, что является очень серьезным нарушением законов!

Тут поспешно вмешался Оуэн:

– Что касается последнего пункта, я должен предупредить комитет вот о чем: если он донесет, что доктор Мэнсон работал без патента, отвечать за это будет все наше Общество в целом.

– Что вы хотите сказать, не понимаю,- сказал Ченкнн.

– Так как он у нас на службе,- пояснил Оуэн,- то мы, по закону, несем ответственность за доктора Мэнсона!

Среди членов комитета пробежал шопот согласия и раздались крики: "Оуэн прав! Нечего навлекать на Общество неприятности! Это должно остаться между нами".

– Ну, ладно, наплевать на этот патент!
– рявкнул Ченкин, все еще нс садясь.- И остальных обвинений достаточно, чтобы его повесить.

– Слушайте, слушайте!
– выкрикнул кто-то из задних рядов.- Сколько раз он потихоньку удирал в Кардифф-на своем мотоцикле тогда летом, три года тому назад!

– Он лекарств не дает,--подал, голос Лен Ричарде.- Можно прождать битый час перед его кабинетом и уйти с пустой бутылкой.

– К порядку! К порядку!
– орал Ченкин. Уняв их, он перешел к заключительной части своей речи:

– Все эти обвинения достаточно серьезны. Они показывают, что доктор Мэнсон никогда не служил добросовестно нашему Обществу медицинской помощи. К этому я еще могу добавить, что он дает рабочим неправильные свидетельства о болезни. Но не будем уклоняться от главного вопроса. Перед нами врач, который вооружил против себя весь город тем, за что его, собственно, можно было бы передать в руки полиции. Человек, который превратил наш комитетский дом в бойню. Клянусь богом, товарищи, я видел собственными глазами кровь на полу! Этот человек просто какой-то фантазер и экспериментатор. Я вас спрашиваю, товарищи, согласны ли вы терпеть подобные вещи?-"Нет"-отвечу я за вас. "Нет"-скажете вы.

Я знаю, что все вы со мной согласитесь, когда я заявлю, что мы требуем увольнения доктора Мэнсона.

Ченкин оглянулся на своих друзей и сел под громкие аплодисменты.

– Может быть, вы дадите высказаться доктору Мэнсону?-негромко сказал Оуэн и повернулся к Эндрью.

Наступила тишина. Минуту-другую Эндрыо сидел неподвижно. Положение было даже хуже, чем он ожидал.

"Вот и верьте после этого в комитеты",- подумал он с горечью. Неужели это те самые люди, которые одобрительно улыбались ему в тот день, когда ему предоставили службу?

Сердце в нем раскипелось. Нет, он не уйдет - вот и все.

Он поднялся с места. Оратор он был плохой и знал это. Но он злился, нервное состояние сменилось все растущим возмущением против невежества, против нестерпимой глупости обвинения, брошенного Ченкиным, против шумного одобрения, которым поддержали его остальные.

Он начал:

– Никто не сказал здесь ничего о животных, которых утопил Эд Ченкин. Вот это, если угодно, жестокость, бесполезная жестокость. А то, что делал с ними я, вовсе не жестоко. Для. чего вы, шахтеры, берете с собой в шахту белых мышей и канареек? Чтобы на них проверить, имеется ли там рудничный газ. Все вы это знаете. Что же, когда мыши погибают от струи газа, вы это не считаете жестокостью? Нет, не считаете. Вы понимаете, что животные понадобились для того, чтобы спасти жизнь людей, может быть, именно вашу жизнь.

Вот это самое делал и я, делал для вас! Я изучал легочные болезни, которые вы наживаете из-за пыли в забоях. Все вы знаете, что, поработав в копях, вы начинаете кашлять, у вас болит грудь, а когда вы свалитесь, вам не дают пособия. За последние три года я почти каждую свободную минуту занимался этим вопросом о вдыхании пыли. Я открыл такие вещи, которые послужат для улучшения условий вашего труда, увеличат заработок и сохранят здоровье ваше лучше, чем бутылка какого-нибудь вонючего лекарства, о котором тут говорил Лен Ричарде.