Харден взял секстант и измерил склонение каждой из четырех звезд. Затем спустился вниз и нашел склонения звезд в Морском альманахе. Отметив свое положение на карте, он погасил красную лампочку штурманского уголка, включил радио на тот случай, если Майлс выйдет на связь, и вернулся в кокпит к Ажарату. Ему показалось, что она заснула — так тихо она сидела, но через минуту она заговорила.

— Где мы находимся?

— Там, где и должны быть. Тебе не холодно? Дать одеяло?

Было очень темно, но он увидел, что Ажарату закинула руку за голову, прикоснувшись к телу.

— Тут так тепло, — сказала она. — Я забыла, что на мне ничего нет, кроме купальника. Потрогай мою кожу. Видишь, какая теплая?

Харден протянул к ней руку, бледную в свете звезд. Ажарату взяла его за ладонь и прижала пальцы к своему животу.

— Видишь? Теплый.

— Ты дрожишь.

— Правда?

Она еще сильнее прижала его руку к своему дрожащему телу.

— Ажарату...

— Да?

— Ты очень, очень милая.

— Ты так думаешь? — спросила она тихим голосом.

— Да. И ты очень молода и...

— Ты хочешь извиниться?

— Нет... я просто... я не знаю, что сказать.

— А я знаю, — сказала она. — Я уверена, что влюбилась в тебя еще тогда, когда впервые увидела на берегу, покрытого коркой соли, бледного, как труп.

— Какая романтичная картина, — весело произнес он.

— Да, правда.

Харден болезненно чувствовал, что должен сохранять верность Кэролайн, как будто она была еще жива и он убьет ее, если разорвет между ними связь. Он сказал:

— Я чувствую себя в роли старого опытного соблазнителя.

— Старого опытного соблазнителя? А что, у меня нет права хотеть тебя? Тебе никогда не приходило в голову, что не ты, а я соблазню тебя и заставлю забыть о жене?

— Нет. Ты всего лишь очень молодая женщина, защищенная панцирем религии.

— И что из этого следует?

— Я прав?

— Да. Полностью. И что?

— Я чувствую, что несу за тебя ответственность.

— Я была права, — произнесла Ажарату уязвленно. — Ты приготовил извинение.

— Ты льстишь мне, — ответил Харден. Ему в голову пришла пугающая мысль: она может заставить его забыть о своей ненависти.

— Льщу тебе? — спросила Ажарату со злобой в голосе. — Питер, ты говоришь не со мной. Ты разговариваешь сам с собой.

Она поднялась и направилась было к трапу, но остановилась и очень долго стояла неподвижно. Затем снова села, опустив голову на колени, и тихо произнесла:

— Питер, настанет время, когда у меня будет право не просить тебя, а требовать. Ты должен это понимать.

«Осталось два дня», — подумал Харден. Он высадит ее в Монровии через два дня. Когда он останется наедине с собой, все будет в порядке.

Ажарату произнесла, как будто прочтя его мысли:

— Я могла бы бегать за тобой. — Она засмеялась. — То-то будет здорово! Ты изобретаешь свои радары и термометры, но в один прекрасный день на крыльце твоего дома в Нью-Йорке появляется чернокожая врачиха из Африки. Твои действия?

— Мне будет приятно видеть тебя в Нью-Йорке.

— Очень может быть.

Харден усмехнулся.

— Почему ты смеешься? — спросила она.

— Ты обидишься на меня, но я вспомнил один мультфильм. Летняя ночь. Влюбленная пара обнимается под звездами, и дамочка говорит: «Я знаю, что ты позвонишь мне в Нью-Йорке, но все равно подари мне свои часы».

Ажарату приблизилась к его уху, так что Харден ощутил ее теплое дыхание, и тихо сказала:

— Я упаду в обморок около твоего офиса. Прохожие занесут мое тело к тебе в дом. Ты отложишь свой паяльник, вспомнишь врачебные навыки и приведешь меня в чувство.

«Лебедь» наклонился, зарыл нос в воду, и шум кильватера внезапно стал громче. Земля, остывая за ночь, отдавала тепло морю, и ветер крепчал. Яхта накренилась еще больше, погрузив леер с подветренной стороны в темную воду.

Ажарату отключила автоматическое рулевое устройство и встала за штурвал, пока Харден заменял генуэзский парус небольшим стакселем. Он ошибался, думая, что разговор остудит возникшее у них влечение. Когда он убирал генуэзский парус, у него во рту пересохло при мысли об Ажарату.