Мишка обернулся и понял, что его команду просто-напросто не слышали. Парни дружно пялились в одном и том же направлении — в сторону крыльца. У одних был приоткрыт рот, у других неестественно широко распахнуты глаза, и на всех лицах, с той или иной степенью явственности, наличествовало выражение восторженного идиотизма.

Мишка снова обернулся и, наконец, понял причину полной потери боеспособности первого десятка Младшей стражи — с крыльца медленно спускались его старшие сестры Машка и Анька. Машка в светло-зеленом платье, Анька — в розовом. Головы под мантильями гордо подняты, пальчики придерживают пышные, на кринолинах, юбки, обе старательно делают вид, что оказались здесь совершенно случайно и вовсе не замечают направленных на них восторженных взглядов.

«Шарман, сэр Майкл, сестры у вас… Слов нет! А парни-то прибалдели, ведь не видали ж такого никогда! Ну, баба Нинея, нашелся-таки антидот на твое волховство! Хоть напрочь вся исколдуйся, а эти соплячки, сами того не понимая, только бровью поведут, и пацаны про все твое внушение враз забудут!»

Сестер, наконец, проняло. Анька первая, хихикнув, развернулась и шмыгнула за угол, за ней устремилась Машка. К такому вниманию к своим персонам девки еще не привыкли и купаться в нем, как в живой воде, не научились.

«Ничего, научатся… И привлекать к себе внимание, и удерживать, и силы в нем черпать, и… жилы рвать, чтобы подольше это свойство сохранять, несмотря на возраст. Ну, мадам Петуховская, держитесь! Если обычный женский бокс — зрелище, для людей понимающих, не только и не столько спортивное, то уж виртуальные бабьи поединки, и вообще — пиршество богов! Валяться вам, баронесса, в нокауте, уж я позабочусь!»

Мишка снова обернулся к «курсантам» и, с трудом сдерживая улыбку, заорал:

— Команды не слышали?! Слезай! Расседлывай!

Ратники Младшей стражи пососкакивали на землю и деятельно засуетились, время от времени бросая взгляды на угол, за которым скрылись мишкины сестры. Пока парни расседлывали коней и заводили их под навес, на крыльце нарисовался сам батюшка-воевода Корней Агеич. Выглядел он не совсем здоровым, хмурым и озабоченным, приняв рапорт Михайлы о прибытии первого десятка, велел всем отправляться в новое здание обедать, а внука позвал с собой в дом.

В горнице был накрыт обед на двоих. Мишка жадно припал к поднесенному Листвяной ковшу с квасом, а дед, дождавшись, пока внук утолит жажду, без всяких предисловий, огорошил:

— Убивать нас будут, Михайла.

— За Пимена?

Дед удивленно изогнул бровь — реакция внука, в который уже раз, оказалась нестандартной. Естественным было бы вскрикнуть: «Как убивать? Кто?» или что-нибудь в этом роде. Но Мишка, без всяких вскриков и других проявлений эмоций, просто спокойно спросил, вернее, даже, было бы сказать, осведомился. Дед, вроде бы, недовольно повел плечами, но комментировать поведение внука не стал, а ответил на конкретно заданный вопрос:

— И за него тоже… Но эта причина только для Пименова брата Семена — главная. У остальных — другое.

Мишка оглянулся на Листвяну. Та, и не думая уходить, стояла у двери, сложив руки под грудью. По всей видимости, дед доверял своей пассии полностью. Мишка свои соображения вслух высказывать не стал — деду виднее, задал следующий вопрос:

— Что другое, деда?

Дед повозил ложкой в миске со щами, вздохнул, отложил ложку в сторону. Было очень заметно, что старому сотнику тоскливо до невозможности. Мишка решил было, что деду не по нраву необходимость вести с четырнадцатилетним отроком разговор, как со взрослым, но потом пришла мысль о том, что в сотне намечается усобица — для сотника позор невыразимый. Дед, прежде всего, нуждался в моральной поддержке и оказать ее требовалось немедленно.

— Деда, твоей вины здесь нет! Все к тому и шло. Ты же сам говорил, что разборкой с Пименом дело не кончится. Смуту в зародыше надо каленым железом выжигать! Объясни только: с кем и когда разбираться придется?

Дед зло отпихнул от себя миску так, что щи выплеснулись на стол. Мишка испугался, что Листвяна сейчас сунется подтирать и получит от деда затрещину, но ключница, видимо, уже достаточно изучила характер хозяина и не стронулась с места.

— Правильно, внучек! Выжигать! — голос деда был полон злого сарказма. — А про то, что от нас после этого меньше полусотни останется, ты не подумал?

Мишка, удивляясь сам на себя, точно так же, как дед отпихнул миску и тем же тоном парировал:

— А если не выжигать, совсем ничего не останется! Кто смутьяны, сколько их? Почему думаешь, что перед убийством не остановятся?

— Ну, ты голос-то не повышай, мал еще на сотника…

Листвяна, каким-то деревянным голосом прервала деда:

— Михайла Фролыч прав.

— Да знаю я, что прав!!!

Дед грохнул по столу кулаком, потом поднялся, и захромал, стукая деревяшкой, от одной стены горницы до другой. Мишка и Листвяна остались неподвижны. Ключница лишь настороженно сопровождала глазами мечущегося деда, словно собиралась в нужный момент кинуться к нему и удержать от какого-нибудь безрассудства.