Парнишка лежал один в чистой постели. По одну сторону кровати стояла сиделка в белоснежной шапочке, по другую – вся в черном Медея. Рокко был без сознания, но Медея что-то говорила ему, может быть, заклинание. София и ее дочери потихоньку плакали. Сиделка недоверчиво и недовольно смотрела на суеверных иностранцев.

– Спасибо. Мы сами позаботимся о нем, – сказала Дженни молодой женщине.

Сиделка вздохнула с облегчением.

– Я не понимаю их. Не могу понять ни слова из того, что они говорят, – объяснила она беспомощно. – Я не в силах разобрать ни слова, даже когда они пытаются говорить по-английски. Как я могу помочь, если я их не понимаю?! Я думаю, что ему… можно помочь.

Дженни взглянула на Рокко. Голова забинтована, белый как мел, он лежал неподвижно. Видимо, был без сознания.

– Я помогу ему, если вы скажете мне, что нужно сделать. У него очень плохое состояние? Чего можно ожидать?

– Он молод и здоров… Возможно, у него есть шанс, – сиделка ушла.

– Возможно? – гневно выкрикнул Габриель. – Но только не здесь. Давай пойдем, а?

Он сгреб кузена вместе с простынями и одеялом и большими шагами устремился к выходу из палаты. В коридоре его окружили взволнованные сиделки и медсестры. Они уговаривали его, угрожали ему, но Габриель их не слушал.

– Прошу вас, леди, уйдите с дороги, – он улыбался сурово и угрожающе.

Помявшись, те все же отступили.

– Здесь он умрет. Дома у него будет шанс выздороветь, – убеждал он Саверио, который молча кивал головой, слишком встревоженный, чтобы говорить. А София все плакала.

– Клянусь честью Агнелли, я найду тех, кто сделал это. Они дорого заплатят за все.

Вероника и Велентайн поддержали своего кузена, с которым всегда и во всем были согласны.

– Гейб, это Америка. Пусть все идет своим чередом. Пусть преступников ищет полиция и осудит их по закону. Ни к чему начинать здесь вендетту, – сквозь слезы проговорила София. Ей никак не удавалось взять себя в руки.

– Это я виноват в том, что случилось с Рокко. Те, кто напали на мальчика, искали меня.

– Габриель, почему ты решил, что все из-за тебя? – спросила Дженни. Она поддерживала Софию под руку. Ей вспомнились Гьерд Зорн и Чарльз Торндайк. Она мучилась и переживала из-за того, что не рассказала Габриелю об угрозах англичанина после того, как позволила тому увидеть Ингри. – Возможно, искали Джоко или Мейхенов, или… меня.

Агнелли бросил на нее внимательный взгляд, прищурился. Он выяснит все немного позже.

Спустя неделю Рок уже мог сидеть. Габриель ставил стул у окна, выходящего на улицу, и устраивал паренька поудобнее. За время болезни мальчик замкнулся в себе. Его лицо приобрело болезненную бледность. Спокойно и задумчиво он смотрел, как по эстакаде проносятся поезда, прислушивался к пронзительным крикам на улице.

– Гейб, я не знаю, кто это был. Я ничего не помню. Я искал Роберте и ребят, чтобы весело провести субботний вечер, а потом…

У него еще была забинтована голова и один глаз. Грубый, рваный шрам проходил от левого уха к правому под подбородком. Девая нога, в синяках и кровоподтеках, отекла от колена до ступни. Казалось, нападавший старался, хоть и безуспешно, сломать ему ногу.

Джеси и Бейбет прислали к Агнелли домашнего врача семьи Карвало. Каждый день доктор Перси Ферлонг, немолодой уже человек, взбирался по крутым ступенькам лестницы на четвертый этаж, чтобы осмотреть Рокко. Вытирая пот с высокого лба и водружая на тонкий прямой нос патриция очки в тонкой золотой оправе, доктор принимал бокал вина из рук Софии и ласково говорил с ней до осмотра больного и после него.

Доктор – человек занятой. У него большая практика, и он пользовался популярностью в семействах, принадлежавших к высшим слоям общества Нью-Йорка. И все же этот элегантный человек находил время по дороге от одного богатого пациента к другому остановиться у подъезда перенаселенной многоэтажки.

Он не спеша поднимался по лестнице, останавливался на каждой площадке у полуоткрытых дверей и отвечал на вопросы, которые ему задавали тихими, неуверенными голосами, осматривал маленьких детей и стариков, открывал свой небольшой черный чемоданчик и раздавал лекарства. Он помогал всем бесплатно, лечил от всех болезней, начиная с потницы у младенцев и кончая туберкулезом. Доктор сумел отправить молодого человека, который жил в сырой комнате на втором этаже, в санаторий на Лонг-Айленд.

– Не требуйте у Рокко немедленного ответа, мистер Агнелли, – предупреждал врач Габриеля. – Он может никогда не вспомнить, что с ним стряслось. Такие тяжелые травмы часто стирают память. Хотя в один прекрасный день в его памяти, возможно, откроется окошечко и всплывут воспоминания о том страшном дне. Дайте ему время.

У Рокко было много времени, но оно его не радовало. Только через месяц его физические травмы были залечены. Теперь он мог самостоятельно бродить по квартире и даже пойти погулять. Но он по-прежнему оставался в комнате, которую родители выделили ему, и отчаянно цеплялся за свой стул, не желая и страшась выйти из дома.

В светлой солнечной комнате в особняке Карвало Габриель работал над ткацким станком для Дженни. Работа близилась к концу. Он сделал раму из абрикосового дерева и установил ее на дубовых стояках. Из яблони вырезал ремизку и планки. Из вишневого дерева, самого ценного для столяра-краснодеревщика, изготовил челнок, ткацкий навой [21] и скамью для ткачихи. Отполированное дерево светилось теплым красноватым цветом. В его старом, с щербинами, прочном деревянном ящике, среди множества инструментов Дженни увидела складную деревянную линейку, ручную пилу с вырезанной на конце рукоятки оскаленной головой пантеры и прекрасный фуганок Стенли 35. Габриель показал ей, какую тонкую стружку он снимает и какая гладкая поверхность остается после работы.