В парке было таинственно. Деревья походили на сказочных зверей. А вот и наш дуб… Большой, корявый, с сухой вершиной.

Мы спрятались в кустах боярышника и замерли. Прошло полчаса — никого!

— Может, нам самим котов позвать… — предложил Мишка и жалобно мяукнул. Но прошло еще полчаса — опять никого. Мы уже ноги отсидели и собрались уходить, как Прохоров вскинул голову кверху и шепнул мне на ухо:

— Гляди!

На вершину дуба, на голую ветку, взгромоздилась сова. Клюв крючком. Уши на голове торчком, глаза большие, кошачьи. В лапах мышь держит.

— Коты-то летучими сказались! — не выдержал Мишка, выскочил из кустов и захлопал в ладоши.

А я замахнулся на птицу метлой.

Сова ухнула и выронила из когтей мышь.

— Айда по домам! — и я направился к выходу.

Смущенные, мы брели по старому парку, а над нами кружились и пронзительно вскрикивали совы… Порой крик этот переходил в дикий, истошный хохот. Видно, «летучие коты» смеялись над нашим «открытием»!

Берег небольшого островка на реке Раменке пологий. Белый, ослепительно чистый песок лежал узкой полоской между кустарником и водой. По утрам песок влажный, прохладный, а днем накалялся и кусал пятки. Я причалил к островку на резиновой лодке. Ступив по колено в воду, втащил лодку на берег, стал разбирать удочки.

Ивнячок на взгорке зашевелился, заскрипел, ожил. Ко мне подошел сосед по дому Витя Козырев. На нем большие резиновые сапоги-вездеходы, серая брезентовая куртка с отцовского плеча, полосатая тельняшка.

На прошлой неделе он рассказал мне о щуке со светящимися в темноте фосфорическими глазами и голавле, из пасти которого торчал хвост гадюки.

— Здрасте! — сказал рыбак и для солидности ковырнул песок резиновым сапогом.

У Вити задумчивые глаза, светлые, высоко поднятые брови вразлет; на щеке чуть заметная ямочка.

— Доброе утро! Как дела?

— Так себе… — Витя посмотрел на искристую воду, где плыла деревяшка, похожая на буек. — Шесть пескарей и один ерш.

Я промолчал, зная наперед, что Козырев расскажет сейчас что-нибудь особенное.

— А вот позавчера, знаете… — Витя берет в рот травинку и присаживается возле меня. — Со мной такой случай вышел. Сижу, значит, я ночью у старой мельницы, ловлю на стрекозу и кузнечика. Клюют одна за другой: окунь, голавль, плотвица — не успеваю вытаскивать. Заполнил ведерко до краев. Решил было вздремнуть, да взглянул на крайнюю удочку… Больно на ней поплавок волнуется. Меня разобрало.

Ладно, думаю, кусай, от меня все равно не уйдешь, не на такого нарвался. Легонько подсек, а он отпустил бродяга.

Минуту передохнул и снова стрекозу терзать принялся. Поплавок заплясал как шальной, аж круги до середины Раменки дошли. Стой, думаю… Еще разок подсек, а поплавок раз… и сразу ко дну пошел. Я дерганул. Упирается, дьявол, но все ж идет. Вытаскиваю, во… — Козырев разводит руки. — Представляете, морской окунь. Откуда он здесь взялся? — Витя в задумчивости покрутил рыжий растрепанный чуб. — А потом догадался… Это ж его из Черного моря к Раменку течением занесло!

«А морской окунь, случайно, не догадался тебе объяснить, что реки впадают в моря, а не наоборот?» — подумал я про себя и решил перевести разговор на другую тему.

— Да, вот что, почему ты в субботу на рыбалку к Зуйкову озеру не пришел?

— В субботу… А-а!.. — Витя встряхивает чубом, глаза его внезапно загораются. — Я уж совсем бы собрался и удочки с собой прихватил. Да у Горбатого моста ласточек приметил. Сидят прямо на поручнях… одна к другой. Видно, только-только из гнезда вылетели…

— Ну и что?

— Вот послушайте. Мать их летать учила. Сядет вплотную и носом вниз спихивает, а сама тут как тут, впереди летит через реку. Дорожку показывает. На другом берегу они на провода садились. И всех одного за другим таким путем летать учила. Только последний слабак оказался. Уж больно робко он за матерью полетел… И на середине реки у него крылья вдруг отказали. Он упал в воду и поплыл прямо по течению. Что тут делать?! Я рубаху и сапоги скинул, и сиганул наперерез. А птенец прямо на меня рулит. Ну, поймал я его и на берег вытащил. А он мокрый-премокрый, дрожит весь. Обсушил его на солнышке, а мать надо мной так и вьется. И все щебечет, щебечет… Ну, я взял да и подбросил его кверху, ласточка-то с земли лететь не может, ей разбег нужен.

— Конечно! — поддержал я Витю.

— Взвился мой птенец и туда же, на провода, уселся. И сразу повеселел, распушился, стал перья чистить. Вся семья собралась, один к одному — девять штук, точно бусы. Поглядел-поглядел я на них да и хлопнул в ладоши. А ласточки снялись разом и полетели к плотине. Больше я их не видел.

— Да, парень ты, Виктор, смышленый… А вот скажи, почему ты с бабкой поссорился? Встретил я ее в прошлую субботу на вокзале, а она жалуется: неслух внук растет. Я удивился: что такое? «Да вот… — запричитала бабка. — Сколько шума наделали». «Да в чем дело?» — спрашиваю ее. «Мой Витька, шельмец да Славка Бодуля, окаянные, в озере чуть не утонули. Со сливной бочки обручи сорвали и дырок наделали».