Шрифт:
У кассы толпятся малыши и кричат:
— Пап! Я три круга! И я хочу! И я!
С помощью родителей юные жокеи карабкаются на сиденья колясок, затаив дыхание пускаются в свое первое кругосветное путешествие.
Я вглядываюсь в их счастливые лица, и мне вспоминается одно летнее утро… Незабываемое утро моего детства.
Июнь 1941 года… Так же отчаянно печет солнце. Отец берет меня за руку, и мы выходим из дому. С тополей летит белый, серебристый пух. Невесомый, он кружит над нашими головами и опускается у забора пышными сугробами. Мы дожидаемся трамвая — «Аннушку» — и едем в зоопарк. По дороге отец сажает меня на колени и говорит:
— Выше голову, сынок! Скоро покатим верхом на пони!
И правда, сегодня для меня праздник. С самого утра я чувствую себя лихим наездником!
Трамвай долго трясет и мотает на стрелках. Вот наконец и наша остановка… Мы спрыгиваем с подножки, переходим площадь и направляемся к кассе.
Отец останавливается и стучит в окошко, но касса почему-то закрыта. Мы оглядываемся и замечаем: улица тоже как будто притихла. Отдельные прохожие спешат куда-то с суровыми, озабоченными лицами.
К нам подошла сухонькая старушка в черном платке и прошамкала:
— Война! Фашисты окаянные!
Отец повернулся к ней:
— Как война?
Бабушка подняла глаза к небу:
— По радио объявили!
В тот памятный день мне так и не удалось прокатиться верхом на пони. Вскоре отец ушел на фронт, а мы с мамой уехали в Пермь. Эвакуация…
Мы очень ждали писем с фронта, а они приходили все реже и реже. Отец писал: «Помнишь, Сашок, тот солнечный летний день, когда мы отправились в зоопарк. Я до сих пор не могу забыть его. Здесь у нас морозы. И, наверное, потому я вспомнил сейчас тот тополиный снег. Весело он кружил над нами! А над нашим окопом кружит сейчас „мессершмитт“.
Враг рвется к Москве. Он хочет топтать наши бульвары и улицы, наш тополиный снег. Нет, не бывать этому никогда, сынок!
Не горюй и не вешай носа! Скоро мы разобьем фашистов, Я вернусь домой, и в первый же солнечный день поедем в зоопарк. Выберем самого красивого пони…»
Но наша мечта не сбылась. Отец не вернулся с войны. Мы с мамой прожили в Перми несколько лет, я окончил школу и приехал учиться в Москву, в университет.
И теперь воскресным утром я вновь в зоопарке. Меня окружает горластая детвора, и вдруг я себя мальчишкой… Курносым, вихрастым, с царапиной на носу. И мне захотелось лихо покатить не резвой лошадке под звон колокольчиков «дар Валдая» и бубенцов-воркунцов. Но, увы! Это для меня теперь далекая сказка!
Все же я терпеливо выстаиваю длинную очередь в кассу. Беру два билета «на счастье» и вручаю их голубоглазому карапузу:
— Прокатись-ка, малыш, за меня!
ЗА ПАВЛИНЬИМ ГЛАЗОМ
У Мити Воронова в коллекции разные бабочки: красная — крапивница, желтая — лимонница, две белые — капустницы, несколько серых с крапинками ночниц, даже бархатно-черная с белой каймой по краям — траурница. Недоставало только одной! В коробке из-под вафель, где наколоты бабочки, в верхнем углу пустое место, а чуть пониже написано карандашом: «Павлиний глаз».
— Ну, как, нравится? — спросил Митя, показывая коллекцию своему приятелю Сане Долгову.
— Ничего, красивые… — кивнул Саня. — Только вот тут…
— Здесь будет павлиний глаз! — похвастался Митя.
— Дожидается тебя, как же! — усомнился Саня.
— Увидим… — Митя бережно прикрыл коллекцию крышкой и понес домой.
А между тем павлиний глаз то кружился над поляной возле Конского пруда, присаживаясь на желтые одуванчики, то залетал в сад и порхал с цветка на цветок, то садился и отдыхал высоко на стволе березы. Завидев издали красный Митин сачок, бабочка мигом взмывала в небо и бесследно исчезала в вершинах деревьев. Только ее и видели!
— Ми-итьк! А, Митьк! — изо всей силы крикнул с улицы Саня. — Иди скорей!
Митя выскочил из-за стола с куском ватрушки в руках:
— Пожар, что ли?! Знаешь, как мамка ругается!
— Тсс… тише! — Саня приложил палец к губам. — Павлиний глаз…
— Где? — Митя чуть не поперхнулся и кинул остатки ватрушки козе.
— Только сейчас здесь, прямо на дороге сидел. Я его чуть-чуть рукой не накрыл. Теперь к Шулейкину подался.
— Не может быть! — Митя с опаской оглядел высокий серый забор, за которым проживал здоровенный волкодав Дуглас. — А собака?
— Шулейкин чуть свет за грибами пошел. И Дугласа с собой взял. Моя бабка их утрам на мосту встретила.
— Врешь!
— Бабка обманывать не будет.
— А вдруг там павлиньего глаза, нет?
— Да там он, как пить дать, там… Где-нибудь на розе сидит.
— Подсади! — попросил Митя.
Саня Долгов подошел к забору, нагнулся и подставил плечо:
— А как же. Только ты поскорей давай: одна нога здесь, другая — там. Не тяни…
Митя занес ногу, но не удержался, потерял равновесие и полетел в канаву, заросшую жгучей крапивой.