Видно, маленький храбрец бросился на собаку первым и куснул обидчика.

Вот и пришлось мне выручать из беды не маленького хомяка, а собаку, здоровенного волкодава!

Летом рябины в саду уродилось видимо-невидимо. На каждой ветке — крупные янтарные грозди. А когда выпал снег, грозди вспыхнули рубиновым светом. И на этот свет холодным октябрьским утром прилетела стая ярких рубиновых птиц. Я глянул в окно и удивился: деревья разом преобразились, ожили.

Подошел ближе, неслышно раздвинул ветви, а птицы вовсе не испугались меня. Они изредка перепархивали сверху вниз, с любопытством поглядывали на незнакомца. До самой ближней из них, казалось, можно было дотянуться рукой. Тогда я подумал: «Ну и глупые птицы! Ведь этак недолго и до беды…» И верно, тем временем второгодник Ванька Гурьев незаметно подкрался и подстрелил из рогатки одну птицу. Я отнял ее у задиры Ваньки. А когда вернулся домой, посадил птицу в клетку и разглядел ее хорошенько. Окрашена она была в малиново-красный цвет. На крыльях две белые полоски. Крепкий темно-коричневый клюв слегка загнут книзу. Я плеснул в поилку воды, а в кормушку насыпал ягод и подсолнухов.

К счастью, птица легко отделалась — камень едва задел ей крыло. Денька через три выздоровела, повеселела и стала тихонько напевать.

Знатоки-птицеловы сказали мне, что это таежный щур — редкая певчая птица. Родина ее — северные леса. А к нам в среднюю полосу щуры прилетают на зимовку по ягоды.

Пел щур как бы вполголоса, плавно, мелодично, точно неведомый лесной музыкант играл на флейте. Мне нравилось слушать таежного певца, и, вспомнив, сколь он простодушен, доверчив и неосторожен, я прозвал щура Глупышом. Так он и прожил зиму. А весной я захотел выпустить птицу в сад, открыл дверцу и поставил клетку на балкон.

Глупыш с трудом взлетел на клен, долго печально посвистывал. А потом вернулся обратно, сел на свою клетку. И так повторялось три раза. Видно, жилось птице у нас дома хорошо, а летать на воле она отвыкла.

Теперь мне стало стыдно за прозвище Глупыш. Какой он глупыш — он умница, он мой верный пернатый друг!

Почти всю долгую и на редкость холодную зиму я провалялся в постели. Замучила ангина.

Врач, плотный, невысокий старик в темных роговых очках, долго выстукивал и выслушивал меня. Затем тяжко вздохнул, поправил седую прядь и, о чем-то посовещавшись в дверях с родителями, посоветовал на прощание:

— Лучшее средство — жаркое южное солнышко. Да целебный морской воздух! И будет полный порядок!

Не раздумывая, отец взял отпуск, и ранней весной наша семья приехала в Крым.

Мы поселились в крохотной мазанке вблизи Бахчисарая. Окна на ночь распахивались в сад, а к утру пол был усыпан белыми лепестками черешен.

Белоснежными казались и крыша, и крыльцо, и дорожки. После завтрака я шел в сад, ложился под шелковицу и запоем читал рассказы Сетон-Томпсона. Тайком я тоже мечтал приручить какого-нибудь зверька.

Однажды отец вернулся из похода в горы и принес мне ежа.

— Гляди-ка! — сказал он. — Какой забавный! Пыхтит, словно паровоз!

Я очень обрадовался — прыгал вокруг ежа, трогал колючки пальцем, угощал зверька сыром.

Вечером посадил ежа в ящик, налил ему в блюдечко молока и отнес в сени. А сам лег спать. Утром проснулся, заглянул в ящик, а зверек куда-то удрал. Я искал его везде: в курятнике, в малине, даже под дом лазил. Спрашивал у соседей, но ежа, как говорится, и след простыл.

Тетя Маша, узнав про мое огорчение, предложила мне котенка, но я наотрез отказался.

На другой день ее муж, дядя Гриша, принес мне кролика-ушана, но я снова отрицательно мотнул головой: мне нужен был только еж. И тут мой друг Женька Блинов дал мне шарманку:

— Веселей жить будет! — и хлопнул меня по плечу.

Весь вечер я не расставался с шарманкой. Где-то внутри ее, в небольшом ящике, позванивали колокольчики и звучал старинный вальс «Амурские волны».

Перед сном я собрался было вернуть шарманку Женьке и, наигрывая, пошел к калитке. Но, чу! В кустах шиповника кто-то завозился. Я присел от неожиданности; кто бы это? Вскоре все смолкло, Наверное, показалось, подумал я и крутнул ручку шарманки. «Там-тарарам-там» — зазвучала мелодия вальса.

И тут кусты зашелестели, и прямо на дорожку выкатился еж. Ощетинился, фыркнул и огляделся. Задрал мордочку кверху и начал водить носом-угольком из стороны в сторону. А дальше еще чудней пошло: еж поднялся на задние лапы, будто плясать собрался.

— Чудеса! — улыбнулся я и на радостях позвал отца: — Смотри-ка, беглец нашелся. Пришел музыку слушать!

— Вот так новость! — рассмеялся отец и угостил ежа булкой, смоченной в молоке. — Да он, видно, любитель музыки!

Почти каждый вечер, заслышав шарманку, еж прибегал к нашему крыльцу. С той поры мы так и прозвали его: «Любитель музыки».