— Да постой! Постой! — я опускаюсь на лавку, снимаю с плеча рюкзак. Не спеша развязываю тесемку, достаю городские гостинцы: конфеты, ванильные сухари, чай и нарядный расписной платок.

— Родные вы мои! Совсем задарил. Никак Дед-Мороз явился!

— Ну-ну… — машу я рукой и протягиваю клубок шерсти. — Это от матери…

— Как она там в городе-то управляется? Небось пенсию получает?

— Второй год пошел, как с работы ушла. Теперь внука нянчит.

— Так, так… бабка, значит.

Я достаю бумажник, с гордостью протягиваю ей фотографию сына:

— Это мой Серега. Ему уже четыре.

— Ишь ты, лобастый какой! Весь б отца.

— Есть немного… — киваю я. — А я ведь к тебе, Арина Петровна, на Новый год приехал.

— Не затоскуешь? Со старухой-то? Небось в городе у вас веселье! Не то что у нас.

— Что ты, что ты, бабуся! Никакого веселья да шума мне и не нужно. Отдохнуть недельки на две к тебе прибыл.

— Вот и хорошо, родной ты мой! Ну, коли так, милости просим, — бабушка по привычке протирает тряпкой и без того чистый стол. Застилает его белоснежной скатертью и исчезает в сенях.

Монотонно, с хрипотцой ведут долгий, нескончаемый разговор старые ходики с потешным скоморохом на циферблате. Здесь, под ними, за столом я готовил прежде уроки. Когда задачи не выходили, ходики будто подтрунивали надо мной. Я сердился на них, тянул вверх гирю и передвигал назад стрелки.

И сейчас, будто по мановению этих волшебных стрелок, время отступило, и вновь перед глазами памятные годы…

На дворе темно, сумеречно. Бабушка кашляет, зажигает лампу. Я допиваю чай, кладу в ранец учебники. Выскакиваю на мороз и на лыжах лечу в школу. А школа моя в селе Покровском, километра четыре от дома. Пока туда добежишь, чернила в непроливайке застынут, пол-урока отогреваешь их потом. Да и бумаги не было. Писали на обложках тетрадей, брошюр.

Арина Петровна ставит на стол поющий самовар и лукаво подмигивает:

— Помнишь, как чай-то морковный заваривали?

Я молча киваю. В тусклом серебре самовара видно, как мы улыбаемся друг другу.

Стол полнится яствами: капуста с сахарным ледком, соленые огурцы, крынка топленого молока с солнечными пенками…

Вдруг кто-то загремел в сенях ведрами, заскребся. Арина Петровна приоткрыла дверь, впустила кота.

— Васька-полуночник пожаловал!

Большой дымчатый кот важно прошелся по комнате. Выгнул спину дугой, замурлыкал и стал тереться о бабушкины валенки.

— Знает Васька, когда прийти, — шутит она. — Всегда к ужину поспеет.

Услышав свое имя, кот поднимает голову, топорщит усы, облизывается и чуть слышно мяучит…

Я бросаю ему кусочек сала и не торопясь, по очереди пробую разные угощения.

Арина Петровна сидит напротив, подперев голову руками.

— Помнишь, как ты с Ваней Батуевым в лесу заплутал? Ушел на зорьке снегирей ловить, а вернулся с первой звездой. То-то страху в дом напустил!

— Снегиря-то поймал?

— Какое там снегиря!.. Чуть уши в лесу не оставил.

Мы хохочем и припоминаем другие забавные случаи.

Потом бабушка становится вдруг серьезной, достает из стола старый бархатный альбом с медными застежками — подарок матери. И передо мной родные, знакомые лица. Меть в окружении деревенских ребят. Первая учительница Мария Николаевна. Фронтовая фотография отца…

— Так-то, милок, — покачивает головой Арина Петровна, поправляет платок и захлопывает альбом. — Помянули, значит. Ну да хватит кручиниться. Глянь-ка теперь сюда.

Она встает, роется в ящике буфета и вынимает из него то разрисованные спичечные коробки, то зеленую рыбку из картона, то золотые шишки.

— Узнаешь?

Я перекладываю игрушки с ладони на ладонь и припоминаю, вновь припоминаю те военные новогодние праздники…

…Целым классом собирались, бывало, у школы и с криками бежали через глубокие сугробы к лесу.

Морозное утро. В бору тишина. Но вот леденящую тишь нарушают звонкий ребячий смех, крики, возня. Мы разбегаемся по сторонам и где-нибудь на краю снежной поляны облюбовываем пушистую красавицу елку.

Домой возвращаемся счастливые, с посиневшими от холода носами.

Помнится, бабушка Арина была настоящей искусницей. Помогала мне строить из коробков игрушечный поезд. Из шишек и спичек мастерила веселых плясунов, из тряпок и ваты шила зайцев, белок, медведей… Хоть неказисты были те звери и далеко им было до плюшевых магазинных, но праздник всегда удавался на славу.

Невольно я опускаю голову; мне становится стыдно. Стыдно за то, что редко писал письма, а ведь бабушка осталась после войны совсем одна. Старший сын погиб под Ржевом, младший пропал без вести…