– Лялька! – крикнула она из коридора.

Никого.

В зеркале отразилось ее собственное бледное лицо с обвисшими на дожде прядями и перекосившимися очками.

Из маминой комнаты доносились неразборчивые звуки.

– Мама! – шепотом позвала она. – Лялька!

Зажигая по дороге свет, она метнулась в мамину комнату. И чуть не закашлялась от вони мочи и немытого тела; мама лежала на полу, одеяло спутало ей ноги, и она силилась, но никак не могла повернуться на бок. Неразборчиво орал телевизор.

– Ах ты!

Петрищенко подбежала, схватила старуху под мышки и, чувствуя, как внизу живота что-то обрывается, втащила ее на кровать. На полу осталась мутная желтая лужа.

– Мама, что же ты? Упала?

– Ты ушла, и я сразу упала, – отчетливо произнесла старуха, – я хотела немножко поиграть, встала, и ножки запутались…

– Да, да, – машинально отозвалась Петрищенко, – ножки запутались…

Она протерла мать салфеткой и поправила ей подушку.

– Какая ты равнодушная мать, – пожаловалась старуха, – я плакала-плакала.

– Извини.

Нам кажется, тело – это как оболочка, думала она устало, снашивается, а под ним личность. Твердая, как алмаз. И ничего этой личности не делается. То есть ты как бы всегда одна и та же, и если сбросить оболочку… Но ведь вот что осталось от мамы? Обрывки воспоминаний? Личность – это гормоны, хрупкая гормональная настройка, плюс кора головного мозга, а кора всегда сдает первой. Остаются древние структуры, страшные… Те, которые у змей есть, у ящериц… Откуда я знаю, что это – моя мама? Вот эта старуха, со змеиной кожей под подбородком? Вечно голодная, лепечущая капризным тоном маленькой девочки? Только потому, что эти изменения происходили у меня на глазах, постепенно?

Она взяла с полки чистую салфетку и вытерла себе глаза и нос.

Но где все-таки Лялька?

В Лялькиной комнате в беспорядке разбросаны были вещи, косметика, какие-то ватки с остатками косметики и пятнами лака для ногтей, бобины, у шкафа туфли боком, одна к другой, она их раньше не видела, пахло ацетоном и духами. Почему она любит такие приторные духи, она же молодая девушка!

Она вернулась в коридор; Лялькиной джинсовой куртки не было на вешалке. То есть она и не приходила? Если бы она забежала днем, она бы переоделась, надела бы плащ, вон дождь какой.

Ну, не приходила, уговаривала она себя, ничего, еще детское, в сущности, время, она в библиотеке сидит, или с подружками… или семинар у них, у нее в последнее время много семинаров. Она же не знает, что у меня сейчас аврал, чего я от нее хочу, в самом деле?

Телефон на тумбочке в гостиной зазвонил громко и резко. Она вздрогнула. В последнее время она не ждала от телефона ничего хорошего.

– Мама, я сегодня у Людки заночую, ладно? Нам к семинару готовиться, а…

– Что ж ты даже днем не забежала, бабушку проведать?

– Не успела, у нас дополнительную пару поставили. И практические. Ты не волнуйся, ладно?

Петрищенко прислушалась: в трубке где-то далеко, на заднем плане играла музыка. Они что же, и занимаются под музыку?

– Хотя бы телефон скажи этой твоей Людки, – начала она, – я…

Но Лялька уже бросила трубку.

– Не волнуйся, – передразнила Петрищенко.

Однако в глубине души она ощутила облегчение; Лялька не будет возвращаться по ночным улицам.

Она заперла дверь изнутри, стащила пальто, машинально попыталась повесить его за петельку, махнула рукой и повесила так. Морщась, скинула туфли, пошевелив для разминки пальцами ног, потом побрела обратно в Лялькину комнату.

Подняла и аккуратно повесила на спинку стула брошенную на пол юбку, сгребла все косметические ватки в ладонь, приподняла подушку, чтобы взбить ее и аккуратно положить в изголовье, и замерла на миг, затем извлекла то, что лежало под подушкой, и бессильно уселась на кровать.

В духовой музыке, даже самой бравурной, заключена какая-то тоска. На вокзале играли «Прощание славянки».

Вася стрельнул у Елены Сергеевны рубль, убежал куда-то в толпу, но вскоре вернулся и принес бурые слипшиеся пирожки, обернутые в промасленную бумажную ленту.

– Беляши, – сказал он, как будто это говорило в пользу пирожков. – Хотите?

– Нет, Вася, спасибо, – вежливо сказала Петрищенко.

«А я ведь позавтракать не успела», – подумала она.

Вася пристроился у фонарного столба и стал сосредоточенно есть. Беляш неожиданно аппетитно пах жареным тестом.

– Как вы думаете, Лена Сергеевна, – сказал Вася, дожевав беляш, – вон тот молдаван… с мешком… видите?

– Ну?

– Вам не кажется, что он за нами следит? – Он вытер руки о бумажку, в которую были завернуты пирожки, скомкал ее и бросил в урну, а потом еще раз вытер руки о штормовку.