— Евриклея, — произнес он довольно громко и приободрился, услышав, что голос его не дрожит. — Ты спишь?

— Нет, — ответила она отчетливо, будто и не спала.

— Ты слышала?

— Тебя, верно, мучил страшный сон?

— Я тебя разбудил?

— Кажется, нет. А возможно, я еще не уснула понастоящему.

— Значит, еще не очень поздно?

— Ты долго не мог уснуть.

— Морфей охотно и заботливо услуживает только молодым.

— К тебе он тоже долгие годы был благосклонен.

— Ах, Евриклея, когда старые друзья перестают быть друзьями, они легко становятся врагами. Даже сон смущают.

— Я вот никогда не помню снов, — сказала Евриклея.

На что Одиссей быстро ответил:

— Я тоже. Наверно, они не слишком интересны.

— Во всяком случае менее интересны, чем явь.

Они долго лежали молча. Наконец Евриклея сказала:

— Так ты, Одиссей, уже принял свое важное решение?

Он рассмеялся.

— Проницательность твоего сердца ничем не обманешь.

— А ты хотел бы?

— Теперь уже нет. И пусть не будет тайной, прежде всего для тебя пусть перестанет быть тайной: завтра поутру верный глашатай Медонт оповестит народ, что за час до захода солнца всем надлежит собраться на агоре. Там я сообщу свое решение.

— А если они будут против?

— Положись на мой дар убеждения.

— Слушать тебя будут не молодые люди, как было тогда, когда, отправляясь на троянскую войну, ты созвал такое же вече. Нет, пожалуй, не такое.

— Практические доводы разума легче доходят до людей зрелых, чем до юнцов, которых прежде всего прельщают обильные соблазнами приключения военного похода, слава ратных дел и надежда на богатую добычу.

— И все же?

— Не считай старейшин Итаки сборищем глупцов. Я не потребую от них ни воинской отваги, ни чересчур тяжких трудов. Союзнику Посейдона не будут, как некогда, мешать враждебные ветры и коварные бури. Нет, я нарисую девятнадцати избранникам такие заманчивые картины, что это будет как сказка. Брось, Евриклея, не тревожься. К чему эти опасения! Я знаю здравомыслие своих земляков, но знаю также, сколько реальной правды таится в каждом чуде. Игра моя будет чистой, как вода из источника.

И, помолчав, добавил:

— Источник лучше не ищи.

— Ты, видевший подземные реки — текущую забвением, струями слез, огненную и ужасающую — должен знать все тайные источники. Я о них спрашивать не буду.

— И правильно. Впрочем, уже завтра, прежде чем солнце завершит свой дневной труд, ты узнаешь всю правду. А теперь, поскольку к нам обоим сон этой ночью не очень-то благоволит, хотел бы я спросить твоего совета, ибо речь идет прежде всего о тебе и о твоей судьбе.

— Я тебе уже когда-то говорила, тоже ночной порой, что, если ты отправишься, я с тобой прощусь, а остальное уж мое дело.

— Мудрая ключница, позволь в этом случае соединить оба наших ума и житейский опыт обоих. Ведь твоя судьба с моей судьбою, а моя с твоей были соединены слишком долго, чтобы даже при разлуке я не оставил тебе часть своего жребия. Так оно есть и не может быть иначе. Неразумно и неестественно было бы разрывать то, что естественным ходом вещей было признано и как бы освящено. Итак, поговорим о деле! После долгих размышлений, многократно взвесив все «за» и «против», я решил, что ты, Евриклея, как женщина мудрая, опытная и снискавшая всеобщее уважение жителей Итаки, возьмешь на себя управление всем имуществом Одиссея. Молчи, пока ничего не говори! Выслушай до конца. Я знаю, что предлагаю тебе бремя, но ведь оно для тебя не в новинку, ты легко несешь его, причем не со вчерашнего дня. И ты настолько хорошо меня знаешь, чтобы в минуту колебаний услышать в душе мое мнение. Честь? Разумеется, но ты, Евриклея, сумеешь быть достойной ее и более того — придашь ей новый блеск. Зависть, морока с лентяями, с непослушанием строптивых? Ты сумеешь вовремя их усмирить как искусный всадник горячего жеребца. Женихи? И эти найдутся. Но не такие грубияны и не такие наглецы, как те, что домогались руки Пенелопы, а точнее, моего царского трона и моих богатств. Если сочтешь уместным для тебя и для моих дел полезным, возьми себе мужа. Уверен, что это будет человек достойный тебя и преданный мне.

— Но если ты лучших заберешь с собой?

— Я возьму самых подходящих. Они должны быть здоровыми, умелыми, в меру бойкими. Что ж до ума, мне достаточно Евмея и его приемного сына. Также шута, этого, пожалуй, прежде всего.

— Евмей после болезни еще слаб…

— Он быстро придет в себя. Ноемон у него отличная сиделка. К тому же выезжаю я ведь не завтра. Время меня не торопит. Осмотрительность и дальновидность — вот мои верные спутники. Условие только одно.

— Оно будет выполнено, — молвила Евриклея, — парадный зал будет заперт, никто, кроме тебя, не сядет на твой царский трон. Разве что…

— Телемах, если он вернется, то вернется со мной.

На что мудрая ключница:

— Извини, Одиссей…

— Я знаю, о чем ты хочешь спросить. Что делать, если оба мы не вернемся? К тебе явится гонец с моим перстнем и скажет, как распорядиться с царством.

— Но я тоже смертна.

Одиссей задумался.

— Что же тогда?

— Завоеватель всегда найдется, — ответил он, все еще думая как бы о другом.

— А если явятся двое или несколько?

— Понимаю, может победить самый худший. Но даже они сеют семена, которые не погибают.