Шрифт:
(Вздыхает и принимается есть.)
КОЛВИЛ:
Осмелюсь понаведаться: отколе изволите вы ехать? ПРОЕЗЖИЙ:
Да не все ли тебе равно? И много ль проку в том, что еду я, положим, из Китая, — где в ноябре белеют, расцветая, вишневые сады, пока в твоем косом дворце огонь, со стужей споря, лобзает очарованный очаг?.. КОЛВИЛ:
Вы правы, да, вы правы… Я — червяк в чехольчике… Не видел я ни моря, ни синих стран, сияющих за ним, — но любопытством детским я дразним… Тяжелый желтый фолиант на рынке для Сильвии задумчивой моей я раз купил; в нем странные картинки, изображенья сказочных зверей, гигантских птиц, волов золоторогих, людей цветных иль черных, одноногих иль с головой, растущей из пупа… Отец не слеп, а дочка не глупа: как часто с ней, склонившись напряженно, мы с книгою садимся в уголке, и, пальчиком ее сопровожденный, по лестницам и галереям строк, дивясь, бредет морщинистый мой палец, как волосатый сгорбленный скиталец, вводимый бледным, маленьким пажом в прохлады короля страны чудесной!.. Но я не чувствую, что здесь мне тесно, когда в тиши читаю о чужом чарующем причудливом пределе; довольствуюсь отчизною. Тепло, легко мне здесь, где угли эти рдели уж столько зим, метелицам назло… ПРОЕЗЖИЙ:
(набивая трубку)
Ты прав, ты прав… В бесхитростном покое ты жизнь цедишь… Все счастие мирское лишь в двух словах: "я дома"…Троекратный стук в дверь.
КОЛВИЛ:
(идет к двери)
Вот напасть…Осторожно входит Разбойник.
РАЗБОЙНИК:
Пурпурный пес, виляй хвостом! Я снова пришел к тебе из царствия лесного, где ночь темна, как дьяволова пасть! Он и Колвил подходят к камину. Проезжий сидит и курит в другом конце комнаты и не слышит их речей.
Мне надоела сумрачная пышность дубового чертога моего… Ба! Тут ведь пир! Кто это существодымящее?
КОЛВИЛ:
Проезжий, ваша хищность. Он возвращается из дальних стран, из-за морей… РАЗБОЙНИК:
…А может быть, из ада? Не правда ли? Простужен я и пьян… Дождь — эта смесь воды святой и яда — всю ночь, всю ночь над лесом моросил; я на заре зарезал двух верзил, везущих ром, и пил за их здоровье до первых звезд, — но мало, мало мне: хоть и тяжел, как вымище коровье, в твой кабачок зашел я, чтоб в вине промыть свою раздувшуюся душу; отрежь и пирога. (Подходит к Проезжему.)
Кто пьет один, пьет не до дна. Преславный господин, уж так и быть, подсяду я, нарушу задумчивость лазурного венка, плывущего из вашей трубки длинной…ПРОЕЗЖИЙ:
Тем лучше, друг. Печалью беспричинной я был увит. РАЗБОЙНИК:
Простите простака, но этот луч на смуглой шуйце вашей не камень ли волшебный? ПРОЕЗЖИЙ:
Да, — опал. В стране, где я под опахалом спал, он был мне дан царевною, и краше царевны — нет. РАЗБОЙНИК:
Позвольте, отчего ж смеетесь вы — так тонко и безмолвно? Или мое невежество… ПРОЕЗЖИЙ:
Да полно! Смешит меня таинственная ложь моих же чувств: душа как бы объята поверием, что это все когда-то уж было раз: вопрос внезапный ваш и мой ответ; мерцанье медных чаш на полке той; худые ваши плечи и лоск на лбу высоком, за окном — зеркальный мрак; мечтательные свечи и крест теней на столике резном; блестящие дубовые листочки на ручках кресла выпуклых и точки огнистые, дрожащие в глазах знакомых мне… РАЗБОЙНИК:
Пустое… Лучше мне бы порассказали вы, — в каких морях маячили, ночное меря небо? Что видели? Где сердце и следы упорных ног оставили, давно ли скитаетесь? ПРОЕЗЖИЙ:
Да что ж; по божьей воле, семнадцать лет… Эй, друг, дай мне воды, во мне горит твое сухое тесто. КОЛВИЛ:
(не оглядываясь, из другого конца комнаты)