Шрифт:
— Разумеется, что жена, — отвечала она жалобно, — кому ж быть-то мне, как не жене его? Кто будет умирать-то над ним, как не я?… Прохор Васильевич, голубчик, душенька!
— Это что же такое, — спросил Василий Игнатьич, совсем растерявшись, — Матвевна! Это Авдотья Селифонтовна?
— Ох, бог с вами, что вы это, Василий Игнатьич!
— Это какая-то безумная, что ли; смотри, пожалуй! Величает себя женой Прохора Васильевича! Да кто ее привел сюда?
— А бог ее знает, кто-нибудь да привел.
— Позволь, моя милая, — начал опять медик, — ему надо поскорей помочь; а не то ведь он умрет.
— Умрет?… Ах, господь с вами!.. — вскрикнула Лукерья Яковлевна, — да вы кто такой? Лекарь, что ли?
— Лекарь, милая.
— Так помогите! помогите, пожалуйста, уж это не в первый раз с ним; о великом-то посте тоже с месяц без памяти пролежал…
— Да ты кто такая, голубушка? — спросил вдруг Василий Игнатьич, как будто очнувшись и дернув за рукав Лукерью Яковлевну.
— Да жена же его, — отвечала она смиренно, отирая рукавом глаза, — с год пролежал больной, поправился немного, да и вздумал идти сюда: пойду, говорит, к тятеньке; да и пошел… а я осталась; жду день, другой — нет! Я и перепугалась…
— Ах ты, господи! да это что такое! Поди-ко, поди, пошла нон!.. — крикнул Василий Игнатьич, — вишь, со всех кабаков пода сбежались!.. Вон! Гони, Евсей, всех их!
— Да что ты, господин, с чего ты взял, что я пойду от мужа?…
— Ну, ну, ну! вон! Евсей, вытолкай ее!
— Меня вытолкать? Да с чего ты взял, разбойник! Чтоб я оставила мужа на чужие руки!
— Смотри, пожалуй! Ах ты паскудная! Да откуда она взялась? Ведь это черт принес какую-то безумную! Смотри, пожалуй, что она говорит! Да вытолкайте ее!. Ну, ну! вон! — повторял Василий Игнатьич.
— Прохор Васильевич! голубчик! Смотри-ко, выгоняют меня!.. Нет, уж этого не будет! — И Лукерья Яковлевна, отбившись от Евсея, который потащил ее за руку, бросилась снова на кровать и обхватила больного.
— Да что ж это за женщина? — спросил медик.
— Безумная какая-то, черт ее принес!.. — сказал Василий Игнатьич, — тащи ее, тащи ее, Евсей, вон!
— Да кто с ней сладит!.. Черт! потревожишь только больного Прохора Васильевича, — отвечал Евсей.
— Да ты сбегай скорей за будочником: скажи, что какая-то пьяная али безумная затесалась да подняла тревогу, — навела на ум Матвевна.
Лукерья Яковлевна, ни на что не обращая внимания, села на кровать и смотрела в глаза Прохору Васильевичу, обливаясь слезами. Только что он пошевельнется, охнет, откроет глаза и пыхнет внутренним одолевающим его жаром, «Родные мои, подайте водицы, испить ему!.. — начнет молить она ко всем стоящим подле кровати, — ох, я бы сама побежала, принесла, да боюсь… отнимут тебя у меня!.. Дайте ему водицы во имя Христа господа!»
Но ее мольбы прерваны были приходом хожалого с будочниками.
— Где она?… — крикнул хожалый.
Напрасно Лукерья Яковлевна вцепилась в Прохора Васильевича: ее потащили вон из комнат, потом к воротам…
— Эй! извозчик! подавай сюда!
И вот взвалили беспамятную Лукерью Яковлевну на калибер, [156] и повезли в часть.
— Господи, господи, что это такое творится в доме! — повторяли, скрестив руки, Матвевна и Анисья, рассуждая между собой и со всей остальной челядью.
Все ахали.
Медик решил, что у Прохора Васильевича воспаление, прописал рецепт, пожал плечами, выслушав рассказ, как все случилось; попробовал пульс Авдотьи Селифонтовны, сказал, что «ничего, просто испуг, пройдет!..», прописал успокоительное и уехал.
156
[156] Рессорные дрожки.
Василий Игнатьич долго ходил по комнатам, как потерянный, пришел было в себя, когда явился приказчик с деньгами с почты, занялся было счетами; но доложили, что пожаловали Селифонт Михеич и Марья Ивановна.
Начались рассказы, ужасы, аханья, слезы Авдотьи Селифонтовны, вопли, что ее обманули, что она не хочет здесь оставаться, что она умрет, если ее не возьмут домой.
Селифонт Михеич стоял, слушал, гладил бороду, потирал лоб и молчал, а перепуганная Марья Ивановна повторяла на вопли Дунечки: «Что ты, что ты это, Дунечка! Бог с тобой! Пригодно ли такие вещи говорить!»
Когда все пошли в комнату к больному, Авдотья Селифонтовна сказала, что ни за что не пойдет; но отец грозно проговорил:
— Это что?
— Ступай, сударыня, не гневи родителей, — сказала ей няня.
— Господи! как вдруг переменился! — проговорила Марья Ивановна, взглянув на Прохора Васильевича, который лежал в забытьи.
— Что ж, матушка, известное дело: болезнь хоть кого переменит, — сказал Селифонт Михеич.
— Вестимо, что здоровый не то, что больной; я сам как будто поусомнился, диво ли, что Авдотья Селифонтовна не признала.