Мигель хмыкнул. Эмилио, как всегда, умел вывести его из плохого настроения.

– Я приеду, как только Ультимато оправится после перелета. А для начала мне придется разобраться с отцом.

Но это оказалось еще более трудным делом, чем он предвидел. В строгих синих глазах Пауло Кардиги сквозило ледяное бешенство.

– Мигель, как ты не можешь понять! Ты не имел права забирать Ультимато.

– Прекрати разговаривать со мной, как с ребенком!

– Ты только вдумайся в собственные слова! Ты ведь сам признал, что она превосходная наездница, – какое же у тебя право забирать коня?

– У меня есть на то свои причины.

– Мне наплевать на твои причины! У меня есть контракт – и я должен выполнить его.

– Она нарушила условия контракта. Сперва она исчезла, а потом рассчитала меня.

– Рассчитала тебя? Но почему же?

– Сам не знаю. Я работал с ней каждый день, она делала заметные успехи, замечательные, строго говоря, успехи, пока не появился ее возлюбленный… – Внезапно он скомкал свой рассказ. – Она просто безответственна.

– Тогда почему же ты оставил ей Харпало? Готового ответа на такой вопрос у Мигеля не было.

– Ну, у нее хорошие конюхи… но недостаточно искусные, чтобы надлежащим образом обращаться с Ультимато… и это – мой конь. Я хочу выступить с ним на корриде.

– Вот как? Тогда изволь выписать мне чек на сто пятьдесят тысяч долларов!

– Да черт с ними, с деньгами! Или я не отработал своего долга? Ты дал мне коня, с которым не мог управиться никто. И если он стоит таких денег – то только благодаря моим стараниям.

– Поэтому ты и решил погубить его на арене для боя быков?

– Мне тридцать лет. Позволь мне хоть раз в жизни поступить так, как мне самому хочется.

– А чего тебе хочется? Ты становишься эгоцентристом!

– Я – эгоцентристом? Наоборот, это ты всегда стремился быть в центре внимания. Великий Пауло Кардига! Никто не в состоянии сравниться с тобой. Ни австрийцы.

– Мигель!

– … ни немцы…

– Мигель, с меня этого хватит! Вся моя карьера была построена исключительно на любви к лошадям.

– Тогда почему же ты не хочешь понять, что я люблю Ультимато? Точь-в-точь так, как ты любил свою Аманту?

Пауло замолчал. Из открытого окна до них доносился голос Филипе, отдающего распоряжения ученикам школы.

В конце концов Пауло принял решение.

– Хорошо. Я продам тебе Ультимато – за пятьдесят тысяч долларов.

– Ты прекрасно знаешь, что у меня вообще нет денег Мигель пробормотал это сквозь стиснутые зубы.

– Тогда отработай эти деньги, если уж хочешь воссоединиться со своей великой любовью, – потребовал Пауло.

– Что ты имеешь в виду?

– Возвращайся в Центр. Начни преподавать здесь. Помоги мне подготовиться к следующей выставке. Выступи вместе со мной.

– Выступить вместе с тобой?

– Да. Единственный раз в жизни мне хотелось бы выступить вместе с сыном. Потому что на всей земле нет другого человека, который не уступил бы мне ни в одном маневре.

Искусно ведя машину по петляющей над пропастью дороге, доктор Соломон вез Патрицию в аэропорт Глубоко задумавшись, она едва замечала, что из-под здешнего снега уже начали пробиваться крокусы.

– Вы крайне удивили меня внезапным решением вернуться домой.

Голос доктора вывел Патрицию из оцепенения.

– Доктор, я провела здесь два месяца, этого вполне достаточно. Вам следует позаботиться о тех больных, которые и впрямь нуждаются в вашей помощи.

Девушка произнесла это резче, чем ей самой хотелось. Он бросил на нее быстрый взгляд из-под очков с толстыми стеклами.

– Вы сердитесь?

– Да, но не на вас.

– Что ж, по крайней мере, это меня радует.

– Можете себе представить – он уехал с фермы и забрал одного из моих коней.

– О чем это вы?

– А я заплатила его отцу за этого коня сто пятьдесят тысяч долларов!

– Это Мигель поступил так? Должно быть, произошло какое-то недоразумение.

– Я всегда чувствовала, что ему не хочется отдавать мне этого коня.

– Иногда мы ошибочно судим о мотивах, которыми руководствуются другие.

– Это он поступил ошибочно!

– А не лучше ли было бы вам сперва поговорить с ним, а уж потом принимать определенное решение?

– Нет, я вообще не хочу с ним больше разговаривать. За меня это сделают мои адвокаты.

Доктор Соломон какое-то время помолчал, потом задумчиво произнес: