— Э, что это?! — вскочил было Зугур, вытягивая из ножен меч, но Шык, тоже вставший на ноги, молча усадил вагаса обратно и показал пальцем на губы — тихо, молчи! Волхв внимательно вслушивался в слова, которые, казалось, просизносил сам дождь, вслушивался и кивал, понимая и запоминая.

Ударила молния, гром загрохотал с такой мощью, что у Луни заложило уши, а когда все стихло, он вдруг понял, что призрачный голос исчез, умолк, сгинул. И тут заговорил волхв:

— Худо дело. Нежить этих камней, духи похороненных здесь людей, древних воителей и жрецов, запертые в дольменах, требуют жертву за то, что мы дерзнули нарушить их покой!

— К-какую еще жертву? — дрожа от холода и страха, спросил Луня.

— Они хотят душу одного из нас… — угрюмо ответил Шык: — Но самое ужасное не это — я бы смог усмирить, усыпить, развеять на четыре ветра десяток древних духов, к тому же уже заклятых этими вот камнями. Все гораздо хуже… Эти поганцы грозят поведать о нас тому, кто недавно взывал ко всей нежити земной, разыскивая четверых путников. Двух родов, вагаса и этроса!

— Нас, то есть? — удивился Зугур: — И кто ж это такой, разорви орлы его печень?

— А ты не догадываешься? — Шык покачал головой: — Это тот, за кем мы и собрались охотится! Мы — за ним, а он — за нами! Вот так, други! Он ищет нас, а когда найдет… Боюсь, мощь его за прошедшее время возросла, или он действительно бог — возвать ко всем духам земли даже Веду не под силу, а арский маг могучее, чем я, в чарных делах…

— Надо уходить. — твердо сказал Зугур: — Брать ноги в руки — и вперед. Тут больше нельзя оставаться — того и гляди, этот камень рухнет на голову. Или ты решил откупиться, волхв?

Шык резко шагнул к вагасу, схватил его за плечо, повернул и рявкнул в самое ухо:

— Ты верно ополоумел, Зугур из Зеленого коша? Я не плачу душами друзей за право жить самому! Запомни это!

И добавил уже более спокойно:

— А уходить действительно пора, и чем скорее…

Договорить он не успел — ледяное шипение раздалось со всех сторон, в лица людей пахнуло склепным холодом, и серые, прозрачные тени поплыли вокруг дольмена, прошиваемые насквозь струями дождя.

— Сгиньте, отродья! — закричал, неожиданно для самого себя, Луня, вскинул руки и напрягся, стараясь отогнать пугающих призраков. Неожиданно он почувствовал, как с кончиков его пальцев начинает течь, струится, бить что-то теплое, горячее, обжигающее, невыносимо жаркое…

— Тряхни! — услышал сквозь звон в ушах Луня голос Шыка: — Руками тряхни, чучело! Сожжешь сам себя!

Луня, уже крича от боли, тряхнул кистями рук — и тут же с пальцев его сорвались и ударили в пляшущие серые тени, в мокрые камни и просто в дождь странные огненные шарики, похожие на шаровые молоньи, что Пер пускает в неугодных ему людей.

— Слава Влесу, у тебя получилось! — обрадовано вскричал Шык, вытаскивая Луню из-под дольмена под дождь, к остальным: — Но где ты научился, Лунька? Я что, во сне говорил тебе это заклятие?

— К-какое з-заклятие?! — дрожа теперь уже от пережитого, промямлил Луня: — Я п-просто х-хотел… чтобы эт-ти, с-серые… сгинули…

Шык недоуменно посмотрел на ученика, потом недоумение сменилось удивлением — и даже страхом, как показалось Луне.

— Пошли отсюда! — сказал наконец волхв и повел спутников сквозь лабиринт скал прочь от моря и мокрых, зловещих дольменов, окруженных призрачными хороводами навеки прикованных к камням серых теней…

Дождь шел всю ночь, и весь следующий день. Лишь к вечеру небо прояснилось, зато с севера подул по зимнему холодный ветер, и на камнях образовалась ледяная корочка.

— Видать, и тут зима бывает! — прошипел Зугур, кутаясь в мокрые, остро воняющие козлятиной шкуры, когда путники решили выбраться из сооруженного вчера на скорую руку кривоватого шалаша у подножия одной из скал и вернуться к лодье.

Не одному Зугуру приходилось туго — все сильно промокли и замерзли. Фарн шмыгал носом и кашлял, Шык еле волочил ноги, а Луня чувствовал, что Тряса все таки прицепилась к нему.

Оскальзываясь на обледеневших камнях, спотыкаясь, кашляя и сморкаясь на ходу, путники выбрались на морской берег. В темнеющем небе на востоке уже зажглись первые звездочки, серые волны с шумом накатывались на камни, уныло свистел в прибрежной заледеневшей траве северный студеный ветер. «Вот тебе и Южной море!», — с тоской подумал Луня, вместе с остальными подходя к стоящей меж камней Родомысли.

Лодья была совершенно невредима, но когда люди подошли вплотную, то каждый невольно и изумленно вскрикнул! Просмоленные борта не пропускали воду, и Родомысль стояла, до самого краешка залитая дождевой водой, словно громадная деревянная чаша, чаша, из которой лишь лихам пить впору.

Луня заглянул в прозрачную, отстоявшуюся воду, увидел свое отражение. Вот он, значит, теперь какой — чумазый, с пробивающимся над верхней губой пушком, лохматый, волосья мало что не до плеч, на щеке царапина, а глаза… Глаза на птичьи похожи, живет в них усталость — это в его-то невеликие лета!