В общем и целом Виолетта была довольна тем, как развиваются события. Отношения с хозяевами складывались если и не идеально, то, по крайней мере, вполне прилично. Тина теперь души в ней не чаяла, и Стас был очень доволен, что они подружились. При встречах с гувернанткой он теперь почти всегда находил время перекинуться парой слов. Он шутил, заинтересованно расспрашивал о детях, а однажды даже попросил у нее совета, описал свой конфликт с начальником строительного отдела и поинтересовался, что она, как психолог, думает – увольнять ли ему сотрудника сразу или дать ему еще один шанс.

Словом, со старшими Кирилловыми у Виолетты все было нормально. Неплохо обстояли дела и с Сашурой. Конечно, на игры, прогулки и занятия с ним уходило слишком много времени и сил, да и сам воспитанник был совсем не подарок. Но как бы Виолетта ни сердилась на него, как бы ни была раздражена и даже выведена из себя его проделками, она никогда не позволяла себе повысить на мальчика голос, всегда была внимательна, терпелива, заботлива и в меру требовательна. Уставший от частой смены нянь, Сашура быстро привык и привязался к «тете Лето». А она начала потихонечку облегчать себе жизнь. Первым делом гувернантка отучила своего подопечного спать днем – ведь ему скоро в школу! И это дало ей возможность раньше его укладывать и оставлять побольше драгоценного вечернего времени на общение со Стасом и Тиной.

Виолетта чувствовала, что постепенно переходит из категории обслуживающего персонала в категорию членов семьи, и старалась надлежащим образом держаться с остальной прислугой – вежливо, доброжелательно, но несколько отстраненно, не подчеркивая, но все же соблюдая дистанцию. И все ее соседи по флигелю, начиная с Галины Ивановны и заканчивая Витьком, вели себя с ней соответственно – дружелюбно, но уважительно. Во всем доме был только один человек, с первого взгляда невзлюбивший ее и остававшийся верен этому чувству, – Катя.

С девочкой изначально вышла какая-то неопределенность. В общем-то Виолетту нанимали к Сашуре, но, безусловно, когда в доме двое детей, то гувернантка должна заниматься обоими. И получилось так, что если по отношению к младшему ее обязанности были четко определены, то что именно она должна делать с Катей, никто толком не знал. Проверять уроки у девятиклассницы было смешно. В гимназию и домой с занятий ее доставлял школьный автобус, в гости к подругам или куда-то в город отвозил или кто-то из охранников, чаще всего Витек, или Марьяна. Теоретически гувернантка могла бы заниматься со своей воспитанницей иностранными языками, музыкой или хорошими манерами, но все эти предметы преподавались в Катиной гимназии. Поэтому воспитательнице оставалось лишь следить за ее режимом дня – хорошо ли девочка поела (у Кати был очень плохой аппетит), не забыла ли сделать уроки и вовремя ли ложится спать. Но даже такое незначительное внимание Катя воспринимала как покушение на свою свободу. И чаще всего в ответ на какой-нибудь невинный вопрос Виолетта слышала дерзость, причем дерзить Катя умела очень вежливо. Ей ничего не стоило сказать что-нибудь вроде: «Не кажется ли вам, что моя жизнь вас абсолютно не касается?» Или: «А почему бы вам не заняться своими делами?»

Виолетта видела, что Катя терпеть ее не может, и понимала, что это может плохо кончиться. Первое время она пыталась подлизаться к девочке, вызвать ее на откровенный разговор и однажды даже попросила послушать записи Цоя. Но Катя лишь пристально поглядела на нее и помотала головой:

– Вам все равно не понравится.

– Почему?

– Вы не поймете. Чтобы Его понимать, надо быть бунтарем. А вы не бунтарь, а приспособленец.

– В каком это смысле? – удивилась Виолетта.

– В таком. Вы же на самом деле не любите детей, а с Сашурой просто притворяетесь. Как наши училки в гимназии. Им хорошо платят, вот они и изображают из себя. А на самом деле они нас ненавидят. И вы такая же.

– Ну зачем же ты так говоришь? – гувернантка совсем растерялась.

– Ой, бросьте, будто я не вижу! Сюсюкаете с папой, с Тиной. А сами умираете от зависти, вам хочется такой же дом и вообще все такое же, как у нас. Только вы не знаете, что в этом счастья нет.

– Может, ты еще скажешь, в чем именно счастье есть? – от замешательства Виолетта спряталась за язвительный тон.

– Этого вы тем более не поймете. У вас есть ко мне еще какие-то вопросы? Тогда извините, мне надо физику делать.

– Ловко она тебя! – сказала Старуха, когда опешившая Виолетта вышла за дверь Катиной комнаты. – Молодец девчонка, в корень смотрит. Смотри, наживешь себе врага.

– Она мне не враг, эта соплячка, это просто смешно! – заявила Виолетта, но выводы все-таки сделала. Ей нужно было оружие против Кати. И на следующий же день, когда девочка отправилась в школу, она, улучив минутку, дала Сашуре задание рисовать, а сама залезла в ее комнату. Обыск увенчался успехом. Результатом улова были початая пачка сигарет «LM» и две тетради на замочках. Первая вся была исписана трагическими стихами, очевидно, собственного сочинения, вторая представляла собой дневник. Виолетта забрала его с собой и, пока Сашура катался на своем скутере по аллее, успела прочитать, правда, с большим трудом – почерк у девочки был на редкость неразборчивым.

Девять десятых записей были посвящены несчастной Катиной любви. С утомительной педантичностью она перечисляла, какие альбомы своего кумира слушала в этот день и какие кассеты с его участием смотрела, тосковала, что ее знаменитый возлюбленный так рано ушел из жизни, всерьез прикидывала, как могла бы встретиться с ним, будь он жив, и мечтала о том, что они воссоединятся в другой жизни или в лучшем мире. Последнему немало способствовало то, что они с Марьяной, оказывается, периодически устраивали спиритические сеансы, вызывали дух Цоя, который отвечал девочке на самые разные вопросы, начиная от того, спросят ли ее завтра по алгебре, и заканчивая тем, нравится ли она ему как женщина (в обоих случаях кумир отвечал утвердительно). Впрочем, Виолетту мало занимали эти подробности, и она, презрительно усмехнувшись, спешила их пролистать, как и рассказы о школе, учителях и одноклассниках – в них тоже не было ничего особенного.