Однако самый большой интерес у молодого человека вызвал кабинет доктора Сяо на втором этаже. Здесь были собраны книги со всех краев света: китайские, американские, итальянские, французские… Доктор читал на многих языках – это было необходимо для его научной работы. Кроме медицинской, в кабинете находилось и огромное количество всякой другой литературы – философской, художественной и прочей; ведь библиотеку начал собирать еще дед, потом пополняли и Дина с братом.

Ло не мог оторвать взгляда от старинных шкафов красного дерева, украшенных замысловатой резьбой. Разноцветные корешки книг манили его к себе, ему казалось, что взять сейчас в руки один из томов – самое правильное и естественное движение, давно привычное для него и исполняемое механически тысячи раз в течение его прежней, такой непонятной и неведомой ему жизни. Доктор Сяо с женой, уже хорошо зная тягу своего приемного сына к литературе, только молча переглянулись и оставили молодых людей наедине друг с другом и с книгами, сами предпочтя снова спуститься в гостиную.

Цзяоцин ласково провела рукой по корешкам знакомых книг и сказала:

– Наверное, ты очень любил читать раньше, Ло. Скажи, ты что-нибудь помнишь… какие-нибудь любимые строчки, может быть, стихи?

Он коротко покачал головой. Небрежно скользнул глазами по пространству книжных полок, задержал взгляд на тяжелом, явно дорогом, сувенирном издании в кожаном переплете, затем мельком взглянул на очертания золотых букв на корешке – и почувствовал неожиданный укол в сердце. Кажется… нет, невозможно, немыслимо. Но это же… Он жадно схватил тяжеленный том, близко-близко поднес его к глазам, точно в мгновение ока вдруг заболел дальнозоркостью, распахнул книгу где-то посередине, наугад, и торжественно, нараспев произнес несколько слов на совершенно незнакомом Дине языке.

Ло держал в руках одно из подарочных изданий, вышедших в России к очередному юбилею Пушкина, – какой-то заезжий высокопоставленный гость из России поднес его знаменитому китайскому доктору в качестве сувенира. И, пробегая глазами по черным закорючкам букв, каким-то неимоверным чудом вдруг сложившимся во вполне осмысленные строчки, молодой человек произносил – нет, читал! В нем бушевала настоящая эмоциональная буря, и о буре он говорил теперь дрожащим голосом, точно еле-еле нащупывая вновь ожившие слова и понятия:

Он поднял голову, наткнулся взглядом на онемевшую от изумления, потрясенную Дину, ощутил жар в голове, выступившие на глазах слезы – и потерял сознание.

Очнулся Ло уже через несколько мгновений в большом кресле, к счастью, стоявшем совсем рядом с книжными полками и верой-правдой служившем доктору Сяо уже много десятилетий; Дина успела подхватить своего друга и помогла ему опуститься на мягкое сиденье. Ло сумел удержать ее за рукав, уже собиравшуюся бежать за помощью, и знаками объяснил – говорить он сейчас не мог, – что с ним все в порядке. Он и в самом деле чувствовал себя прекрасно: он вернулся к себе и снова стал не биологическим роботом, но человеком.

Антон Житкевич, еще не осознавая себя Антоном Житкевичем, уже был на пути к главному открытию своей новой жизни. С этого момента будто прорвало шлюзы его памяти, и воспоминания хлынули в них широким потоком. Он потянулся к Дине, заговорил быстро и путано, подбирая китайские слова и стремясь донести до нее самое важное: он знает эти знаки, он может складывать их в слова, он понимает текст этой книги! Он… да что говорить, он просто есть – существует! А девушка смотрела на него с радостью и удивлением, вспоминая, как они с отцом принимали его то за немца, то за финна, то за француза и ни разу не подумали, что их гость, их друг – выходец из далекой России. Это даже не могло прийти им в голову, потому что Ло казался слишком далеким от того образа русского человека, который был им знаком по китайской и европейской прессе, – с громким голосом, непременным пьянством, великодержавной заносчивостью и дурными манерами…

Впрочем, теперь они вполне могли соответствовать этому не слишком симпатичному образу, потому что оба мигом заговорили, громко перебивая друг друга, стремясь высказаться и ухватить что-то главное, что еще ускользало от них и не давало покоя своей недосказанностью. Их радостные крики услышали внизу; прибежала жена доктора Сяо, и Дина знаком показала матери, чтобы та не перебивала Ло. А Антон, вновь схватившись за тяжелый том, декламировал строчки великого русского поэта.

Пожилая китаянка недаром всю жизнь была женой врача. Не сказав ни слова, она повернулась и тихо ушла, а уже через минуту в библиотеке появился сам хозяин дома. Он молча смотрел на своего пациента, который, кажется, и не заметил появления в комнате старого доктора. Жадными глазами человека, так долго искавшего и наконец нашедшего смысл существования, Антон вглядывался в буквы, в слова, во фразы, которые были ему до боли знакомы. Он жадно поглощал строку за строкой, страницу за страницей. В этот момент в его мозг поступала информация, которая считалась потерянной навечно. Старый профессор лучше других понимал: то, что происходит сейчас с памятью его приемного сына, неизбежно перевернет жизнь всей их семьи. Вздохнув, он быстро глянул на встревоженное и счастливое лицо своей дочери и решительным движением руки остановил поток непонятных ему слов из уст Ло.

Профессор Сяо знал: надо действовать очень быстро, чтобы закрепить вновь обретенные ассоциативные связи в мозгу его пациента. Он поспешил к соседнему шкафу, вынул оттуда большую папку, где хранил вырезки из газет, повествующие об авиакатастрофе, и развязал ее тесемки. Он отлично помнил, что самолет компании «Чайна лайн» летел через Москву. Но это была всего лишь промежуточная посадка, где самолет из Парижа только добирал топливо. Явно выраженная европейская внешность Ло почему-то заставляла их думать, что он летел непременно из самого Парижа – оттого-то они и ставили ему без конца французские песенки, на которые парень никак не реагировал. Но если он ухватился за Пушкина… значит – русский?!

Доктор Сяо усадил Ло рядом с собой, попросил его успокоиться. Но тот не мог усидеть на месте: его била мелкая дрожь, руки совершали бесцельные и хаотичные движения, он ходил по комнате большими шагами и говорил, говорил, говорил…

– Да, теперь я понимаю. Точнее, начинаю что-то понимать. Если я могу читать по-русски, это значит, что я вырос в этой стране, учился там в школе, изучал… Что? Что изучают в России?

– Все что угодно, – улыбнулся профессор, неотступно следя за мечущимся по комнате юношей. – Это великая страна, и науки там великие…