Были и такие искатели приключений, кто пытался направить его мысли в другом, как они считали, лучшем направлении, требуя, чтобы мы удовольствовались уже собранным богатством и распустили наше братство. Ведь он и сам видит, твердили они, что большого ущерба теперь их экипаж причинять не способен.

Подобные слова приводили Флинта в бешенство, и кое-кто из его команды в результате отправился к праотцам. Но именно из-за этих разговоров Флинт направился к острову, названному тобой Островом Сокровищ, и закопал там клад. Вообще-то пираты никогда не закапывали свои фунты, заработанные потом и кровью, нет, они не так глупы. Да и не было у них для этого времени. И желания. Насколько я знаю, кроме Флинта только Кидд взялся за лопату, у него, как и у Флинта, были на то свои причины.

И знаешь что, те шестеро, которых Флинт взял с собой на остров, чтобы закопать клад, и которых он потом собственноручно лишил жизни (ты же слышал о том, в каком виде Флинт вернулся), были именно теми шестью, угрожавшими Флинту созвать совет, если он не изменит курс. Они не понимали, что такой человек, как Флинт, никогда в жизни не изменит своим принципам.

Во всяком случае, со временем он становился всё более мрачным и свирепым. В конце концов, только я мог с ним о чём-либо договориться и держать его в руках, я и Дарби Мак-Гроу, который доставлял Флинту ром. В уставе Флинта появилась новая статья: никто, кроме Мак-Гроу, не имел права дотрагиваться до рома Флинта.

— Они все хотят убить меня, — вопил Флинт, когда я входил к нему в каюту. — Жалкие трусы, будь они прокляты! Они хотят уничтожить меня, отказаться от борьбы и пустить свою жизнь на потаскух и беззаботное прозябание на суше. Только через мой труп, Сильвер, запомни моё слово. Мы будем драться до последнего. Мы разорим каждого чёртова судовладельца. Слышишь, Сильвер?!

— Вы так громко разоряетесь, капитан, я думаю, вас слышно даже в Лондоне.

— Вот и прекрасно, — продолжал шуметь он. — Я, три тысячи чертей, им ещё покажу, они у меня будут знать.

Он зло смотрел на меня своими налитыми кровью, пьяными глазами цвета гнилых помидоров. На его желтушном опухшем лице белел шрам, полученный на Острове Сокровищ. Его рука судорожно сжимала тесак, будто рука и тесак составляли единое целое.

Вот в таком образе он и предстал, Джим, передо мной во сне, вооружённый до зубов. Я сидел за столом и писал об этих последних мгновениях в моей жизни. Флинт встал сзади и начал читать у меня через плечо. И потом захохотал. Этот гад хохотал так зло, что его прямо трясло. В глазах его светилось злорадство, и я понял, что мне уже пора гореть в аду. Я заткнул руками уши, чтобы не слышать, и зажмурился, чтобы не видеть, но при этом всё слышал и видел, будто у меня не было ни рук, ни век. А когда Флинт понял, что я сжался от страха перед ним, он захохотал пуще прежнего, и его хохочущий рот увеличивался, превратившись в результате в огромную хохочущую пасть.

Признаюсь, я разозлился и стал думать, как бы прекратить это безобразие. Почему я должен уступать этому Флинту? — спросил я самого себя. Разве я не был во всех отношениях лучше него? Стоит ли на него обижаться? Пусть себе издевается! Что мне за дело до того, что он думает о моей жизни? Меня это не волнует.

Я взял перо, опустил его в чернильницу, перенёс на бумагу и написал первое слово из моего рассказа о вышеупомянутом Флинте. Как только Флинт увидел своё имя на бумаге, он сразу заткнулся, а потом издал такой бешеный рёв, от которого даже нечистый сошёл бы с ума, если бы обладал таковым. Затем он поднял свой кровавый тесак, замахнулся, приготовясь ударить им изо всех сил, я бы сказал с удесятерённой силой, в таком бешенстве он был.

— Никаких имён! — крикнул он. — Никаких имён! Ни один пёс не смеет произнести моё имя!

И опустил тесак.

Я проснулся в холодном поту, Джим, меня трясло, будто с похмелья. Общаться с мёртвым Флинтом было намного хуже, чем с живым, это уж точно, будь я проклят. Признаюсь, я думал, умираю, и эта мысль напугала меня. Я всю жизнь боялся за свою шкуру, что правда, то правда, но никогда я не испытывал подобного ужаса, как в этот раз, думая, что мне пришёл конец. Перед глазами вновь и вновь появлялся тесак Флинта, со свистом разрезающий воздух. Даже проснувшись, я всё ждал, что вот-вот я почувствую его лезвие, врубающееся в мою шею.

Но ничего не происходило. И тогда я понял, что Флинт приходил не за мной и что его тесак был нацелен совсем не на мою шею. Он хотел отрубить голову другому Джону Сильверу. Желал покончить раз и навсегда с тем Джоном Сильвером, который описан на бумаге, со всей достоверностью, с тем из нас двоих, у которого была сколько-нибудь стоящая жизнь.

После такого стало менее приятно писать о Флинте. Каждый раз, когда я брался за перо, я видел перед собой его тесак. Злорадный смех ладно, чёрт с ним, а тесак и забвение, которым он грозил, нет, думать об этом невыносимо.

Но вот я всё же написал и рассказал об этом, и даже имел мужество произнести то, последнее, правда, вполголоса: хорошие годы провёл я с Флинтом на «Морже». Мы ходили сначала в Вест-Индию, затем по треугольнику. Только на третьем году мы подошли к Мадагаскару. Я, как и обещал, ссадил на берег Джека и его соплеменников, к огорчению Флинта и других, ибо на «Морже» был закон: никто не должен уходить с корабля до тех пор, пока команду не распустят. Но в тот момент ни один не осмелился перечить мне, даже Флинт, не говоря уж о такой мелкоте, как Джордж Мерри, Джоб Андерсон или подхалим Бен Ганн. Джеку и его сородичам отдали мою долю добычи, кроме драгоценных камней и наличных денег, и они обосновались на утёсе у залива Рантер, счастливые, как дети, и стали там жить, ожидая меня.